— Вот смотрите. Видите белый яркий постоянный огонь? Немного левее него слабая вспышка через пять секунд. Это «Фенербахче». Видите?

— Вижу… — неуверенно сказал Микешин, стараясь найти то, о чем говорил старпом. — Вижу, вижу! — закричал он, наконец поймав вспышку маяка.

— Ну, вот, — продолжал Карташев, — теперь смотрите прямо по носу. Там «Ешилькей». Его трудно заметить из-за проходящих автомашин. Временами они закрывают его своими огнями. Видите?

Теперь Микешин увидел и «Ешилькей». А он-то пеленговал свет от автомашин. Шляпа!

Игорь взбежал на главный мостик и взял пеленги. На карте появился крошечный треугольник, образованный тремя пересекающимися пеленгами. Он лежал точно на курсе в полумиле от «стрелки капитана».

— Еще раз проверю! — радостно шепнул Микешин старпому и уже спокойнее поднялся к компасу. Пеленги легли так же.

— Все в порядке? Я могу идти, а вы зовите Георгия Георгиевича наверх, — довольно усмехнулся Карташев и ушел.

— Спасибо, Иван Александрович, — вдогонку поблагодарил его Микешин и подошел к переговорной трубке, соединяющей мостик с капитанской каютой.

«Кола» пришла в Одессу ранним утром. У причалов стояли суда под разными флагами. Город закрывала туманная дымка. Шли последние минуты ночной смены. Медленно поворачивались стрелы кранов. Всегда задорные крановщицы высовывались из окон кабины и кричали вниз:

— Хлопцы! Давайте скорее! Засыпаем. Много у вас там еще?

— Хватит, и на завтра останется, — отвечали усталые грузчики, цепляя тяжелые подъемы с грузом.

Это было невыразимо приятно: после блужданий по чужим морям увидеть этих девчат, родной берег. Тем более приятно, что впереди — отпуск. Так было каждый раз…

На втором причале, куда швартовалась «Кола», стояла хорошо одетая женщина с перекинутым на руку светлым пальто.

Дробыш заметил ее первым, засуетился, схватил мегафон и, перегибаясь через планширь, закричал:

— Еще две минуты! Сейчас ошвартуемся!.. Жена встречает, — повернулся капитан к стоявшему рядом лоцману.

Когда наконец подали трап, Дробыш сбежал на берег и поцеловал жену. Она отстранилась и недовольно проговорила:

— С часу ночи здесь торчу. Ты давал радио, что придешь в полночь, а пришел когда? Смотри на часы: семь часов утра.

— Туманчик задержал неожиданно, под самой Одессой, дорогая, — виновато пробормотал Дробыш, беря чемоданы.

— Всегда у тебя так: туманчик, ветерок… Ну, веди в каюту. Я безумно устала.

Георгий Георгиевич, всегда такой надменный, после встречи с женой сразу как-то потускнел и съежился. Эта полная, с двойным подбородком женщина подавляла его. Звали ее Зинаида Викторовна, но Дробыш нежно обращался к жене — Зизи.

Она часто приезжала к мужу, считая, что на стоянках капитан должен находиться под ее неусыпным наблюдением.

«Знаю я вас, моряков!» — многозначительно говорила она, и Георгий Георгиевич скромно опускал глаза…

Зизи была в курсе всех судовых дел, знала каждого члена экипажа и, как выражалась, «чем кто дышит». С величайшей бестактностью она вмешивалась во все судовые дела. В кают-компании говорила только она одна:

— Ковригина надо уволить. Он отвратительный работник.

— Ты ошибаешься, дорогая. Он лучше всех держит пар, — возражал Дробыш.

— Что там пар! Я вижу, как он все время курит на палубе. И лицо какое-то нетрезвое…

— Ах, Игорь Петрович, как можно носить такую рубашку! У вас полное отсутствие вкуса…

Дробыш морщился, но ничего не говорил.

Через несколько дней после прихода в Одессу произошел курьезный случай. Все собрались к ужину. За столом не было только капитана. Наконец он вышел из своей каюты и, хмурый, сел в кресло. Ужин начался. Как всегда, говорила одна Зинаида Викторовна.

Выбрав момент, когда она взялась за ложку, Дробыш сердито сказал:

— Товарищи! Я несколько раз просил вас не пользоваться капитанской ванной. Вчера кто-то развесил там сушить три пары носков. Пусть пеняет на себя. Я выбросил носки в иллюминатор.

Зинаида Викторовна бросила ложку и закричала:

— Ты с ума сошел, Георгий! Это же я постирала и повесила твои носки!

Это было так неожиданно, что в первую минуту все молчали, а потом раздался такой хохот, какого давно не слышала кают-компания «Колы».

Карташев уткнулся головой в диванную подушку, радист зажал рот и судорожно всхлипывал, стармех хохотал, держась за живот, а второй помощник повторял одну и ту же фразу: «Вот это здорово, вот это здорово…»

Дробыш резко отодвинул тарелку и, не доев ужина, пошел в свою каюту, сильно хлопнув дверью. Разгневанная, покрасневшая супруга последовала за ним.

Микешин подал капитану заявление об отпуске. Он твердо решил уйти с «Колы». Дробыш был, видимо, рад этому и сразу же написал на заявлении: «Не возражаю».

— Замена вам есть, — сказал он. — Я как раз встретил помощника, который долго плавал со мной. Он сегодня зайдет ко мне, а завтра можете сдавать дела.

На следующий день в каюту Микешина вошел щегольски одетый юноша.

— Эдуард Стрепетов, — представился он. — Пришел вас сменить. Начнем?

Вечером, когда Стрепетов подписал акт, Микешин пригласил его и Карташева в ресторан «на отвальную». Стрепетов отказался.

— Нет, благодарю. Я останусь на судне. Буду с «мадам» в дурака играть. Я ее всегдашний партнер.

Микешин и Карташев заняли столик в подвальчике «Печерского». Игорь заказал ужин и коньяк.

— Мне хочется поблагодарить вас, Иван Александрович, за ваше доброе отношение ко мне, — с чувством сказал Микешин, поднимая рюмку. — Большое спасибо за помощь, вообще за все.

— Знаете, Игорь Петрович, я очень жалею, что вы уезжаете, — с грустью проговорил Карташев. — Мы с вами хорошо сплавались. За ваш счастливый путь!

Игорь улыбнулся:

— Отпуск должен быть счастливым. Ведь я еду к жене и сыну…

Приятели посидели в ресторане недолго. Поезд Микешина уходил рано утром. Пришлось возвращаться на судно…

Микешин вышел на палубу. Завтра он покинет «Колу», Дробыша с его бесконечными придирками, команду. И все-таки жаль расставаться с судном. Здесь он многому научился. На «Коле» Игорь понял, чем завоевывается авторитет настоящего штурмана. Ни панибратство, ни заискивание перед командой, ни крепкая «соленая» ругань и «морской» вид не помогут заслужить уважение людей. Карташеву достаточно было сказать одно слово, и его распоряжения выполнялись немедленно. Дробыш иногда кричал на команду, но это не всегда помогало. Только знание своего дела, умение справедливо подойти к людям, лично научить и показать — вот что ценится… Недаром любимая пословица Карташева была: «Не учи тому, чего сам не делаешь».

Игорю сделалось грустно. На «Коле» он оставлял частичку своей жизни. Такое чувство бывает у человека, когда он расстается со старым другом. Да разве можно забыть свое первое судно, на котором ты впервые дал команду рулевому и остался на мостике полноправным хозяином?

Игорь вздохнул и пошел в каюту.

Три недели отпуска пролетели как один день. Игорь и Женя ходили по театрам, навещали знакомых, принимали друзей у себя. Когда выдавались теплые, ясные дни, они брали с собой Юрку и ездили на Кировские острова. Возвращались домой усталые, счастливые. Последний вечер подошел незаметно. Отпуск кончился.

Микешин хотел попросить в отделе кадров еще несколько дней за свой счет, но ему сразу же сказали, что его назначили вторым помощником на пароход «Унжа» и нужно торопиться, так как пароход уходит сегодня в ночь или, в крайнем случае, завтра утром. Игорь не удивился этому повышению: пароходство испытывало острую нужду в кадрах. Флот рос, и людей не хватало.

Домой Игорь ехал мрачным. Погода выдалась под стать настроению: снова началась слякоть. Холодный ветер с дождем и снегом хлестал в окна трамвая, стучали и скрипели железными листами кровли. Нева, серая, с мелкой, но злой волной, сердито плескалась в гранитные стенки. Вода заливала спуски. Даже узенькая и спокойная Зимняя канавка, на которую выходили окна комнаты Игоря, вздулась, поднялась и закрыла вделанные в гранит огромные чугунные рымы. Обычно они всегда были видны.