Так как «Гдов» канала никогда до сего времени не проходил, то американцы-обмерщики и занялись обмером помещений. Через пять часов формальности были закончены, и мы перешли с рейда в самый порт для приемки топлива, воды и продовольствия.

Павел Васильевич уже был в Колоне, а потому вызвался быть нашим гидом. После обеда несколько человек вместе с боцманом отправились на берег.

Колон — это то же, что и Кристобаль. Собственно, это два города с разным управлением, расположенные на одной территории. Колон принадлежит республике Панама, Кристобаль — Соединенным Штатам. Города разделяются улицей, по которой проходит железнодорожный путь. Оба города носят названия в честь великого мореплавателя: Колон — по-испански Колумб, Кристобаль — Христофор. Улицы города асфальтированы. Дома невысокие, построены с расчетом на сильную тропическую жару. По асфальту снуют автомобили различных американских марок. У руля негры. Почти на каждой улице растут пальмы. Сейчас в городе сезон дождей.

Ежедневно со стороны океана появляется свинцовая туча. Она быстро заволакивает небо, и начинается ливень. Но он скоро проходит. Температура двадцать восемь — тридцать градусов. Считается, что это прохладно. На тротуарах сидят торговки и продают фрукты. Горы ананасов, арбузов, бананов, кокосовых орехов. Мы идем среди фруктовых дюн. Фрукты в Колоне баснословно дешевы. Ими запасаются суда, проходящие Панамский канал.

Идем по бульвару; он красив, зелен, и дневная жара не так чувствуется здесь. В конце бульвара стоит памятник Колумбу. Человек, открывший и исследовавший новую богатейшую землю, смотрит через вершины пальм куда-то за океан. Правую руку он держит на плече почтительно склонившейся перед ним индианки. Колумб грустен. О чем он думает? Может быть, о тех несчастьях и горе, которые он первый привез коренным и свободным жителям этой земли пять веков назад? Или о том, что тысячи рабочих потеряли свою жизнь в малярийных болотах Панамы, не увидев даже чуда, произведенного их руками? Я не знаю, о чем думает бронзовый Колумб, но мысли его невеселы. Слишком много людских слез здесь, на стыке двух океанов.

На бульваре есть еще памятник. Памятник талантливейшему французскому инженеру, творцу Панамы — Фердинанду Лессепсу. «Наш Фернандо» — так с гордостью называют его в Колоне. Все забыли, что светлую голову Лессепса запутали в своих грязных денежных операциях финансовые тузы и Фернандо чуть было не попал в тюрьму. Его обливали грязью. Считали виновником всех несчастий и смертей, происшедших во время строительства. Сейчас все забыто. Осталась лишь слава — «наш Фернандо».

Темнеет. Зажигаются разноцветные рекламы. Каждый магазин имеет свою светящуюся вывеску. Из опрокинутой бутылки с виски льется нескончаемым потоком в хрустальную рюмку огненный напиток. Сотни лампочек зажигаются и тухнут, создавая эффект жидкости. Это реклама знаменитого виски «Джонни Валкер». Кружатся огненные колеса. Разноцветные стрелы прокалывают флаконы с духами, фрукты появляются на пустой тарелке… Все сделано из лампочек и трубок, наполненных светящимся газом.

Находившись вдоволь по маленькому городу, медленно идем домой, на «Гдов», обмениваясь впечатлениями. Завтра пойдем в канал.

Мы в первом шлюзе Панамского канала. Все дела в Колоне закончены. Приняты топливо, вода, продукты. Осталось пройти несколько часов, и мы будем по ту сторону Америки, в Тихом океане. В Колоне канал лирически называют «Поцелуй двух океанов».

Первый шлюз носит название «Гатун». Он поднимает входящее судно на восемьдесят пять футов над уровнем океана.

Это необходимо, так как озеро Гатун расположено на Панамском перешейке на восемьдесят пять футов выше уровня Атлантического океана. Судно, входящее в шлюз, попадает в первую секцию. Его затягивают туда электрические тягачи, которые ходят по обеим сторонам шлюза. С тягачей на судно подаются четыре стальных конца, которые позволяют передвигаться судну в шлюзе, сохраняя совершенно точное положение по оси шлюза. «Гатун» имеет три секции. Они и осуществляют подъем судов на восемьдесят пять футов. Когда уровни имеют одинаковую высоту, судно выпускают и оно входит в озеро Гатун. Озеро необычайно красиво. Десятки мелких зеленых островков встречаются на пути. В озере пресная вода. Проход каналом занимает около трех часов. Попадаются очень узкие места, где два судна расходятся впритирку. Канал не имеет облицовки. Берега естественные, поэтому так часто мы встречали землечерпательные машины, углубляющие канал. Очевидно, берега от времени размываются и канал мелеет. В конце канала имеются два шлюза: «Педро Мигуэль» и «Мирафлорес». Оба эти шлюза спускают суда на уровень Тихого океана. Они также оборудованы электровозами, но каждый имеет только одну секцию. Посреди канала в обрывистый склон горы вделан барельеф. На нем — рабочий с киркой разбивает камни. Это памятник рабочим — строителям канала.

Недалеко от шлюза «Мирафлорес» находится поселок Кукарача. Он знаменит своими национальными танцами. Отсюда, очевидно, и взяла свое название нашумевшая у нас кинокартина.

Во время следования каналом мы видели двух крокодилов, которые пересекали канал и плыли на другой берег. Лоцман сказал, что здесь это нередкое явление. Крокодилов много по нежилым берегам канала.

Поздно вечером «Гдов» проходит последний шлюз «Мирафлорес». Неоновая красная стрела указывает путь. На ней горит надпись: «Pacific Ocean».

Скоро погасли огни канала, оставив на темном кебе легкое красноватое зарево, и «Гдов» вошел в Тихий океан.

Я стою на руле. Погода испортилась. Пустынный свинцово-серый океан. Зловещее серое небо с черными, низко плывущими облаками. Ветер, дувший с юга, почти прекратился. Он то затихает совсем, то начинает свистеть в вантах и снова затихает, чтобы подуть с другого румба.

От норд-веста идет огромная, но уже ослабевшая пологая зыбь. Наверное, где-то далеко ревет шторм. «Гдов» кивает каждой волне, образуя по бортам орнамент из белой шипящей пены.

Ветер совсем затих.

Что-то тяжелое, удушливое нависло над нами. Люди бродят по палубе вялые, обливаются потом и пьют, пьют без конца. Но жажда не утоляется.

Кочегары изнемогают. Каракаш потерял сознание у котла, и его вынесли на палубу. Он лежит, как вытащенная из воды рыба, и судорожно глотает воздух открытым ртом.

Андрей Федорович ходит по мостику мрачный. Нежное перышко барографа беспристрастно пишет тонкую линию. Она катастрофически опускается вниз.

Я слышал, как Андрей Федорович приказал старпому: — Алексей Алексеевич, еще раз проверьте все. Особенно — как закрыты трюма. Надо приготовиться к худшему. В девять часов получим сводку погоды…

В начале десятого на мостик прибежала Наденька с белым бланком в руках. Лицо ее было озабоченно.

— Этого следовало ожидать, — проговорил капитан, пробежав глазами радиограмму. — Идет ураган от норд-веста со скоростью сто миль в час. Придется уходить, чтобы не попасть в центр.

Ураган! Внутри у меня похолодело. Андрей Федорович подошел к карте, что-то посчитал на бумажке и вышел из рубки на мостик. Он протянул правую руку вперед, растопырив пальцы. Затем последовала неожиданная команда:

— Сто десять градусов вправо!

Я повернул штурвал.

— Вот этим курсом пока пойдем.

Впоследствии я узнал, что Рябинин применил специальное правило для «расхождения судов с ураганом», так называемое «правило правой руки» Бейс-Бало.

Было всего десять часов утра, но казалось, что мы идем в сумерках. Потемнело. На горизонте появилась гигантская серо-черная туча, похожая на ватный вал. Он быстро катился на нас. Внезапно пологая океанская зыбь покрылась рябью.

В открытое окно рубки ворвался порыв ветра, и вдруг он загудел в вантах, все усиливая и усиливая этот хватающий за душу звук. Океан тяжело вздохнул и зашевелился, морща и выгибая свою спину. Мгновенно появились гребни.

«Началось!» — мелькнуло у меня, и я обернулся взглянуть на барометр. Стрелка показывала семьсот тридцать. Такого низкого давления я еще не видал никогда.