Неожиданно Дрозд подошел к Микешину и вполголоса сказал:

— Игорь Петрович, я сойду вниз. Швартуйтесь сами. Не могу…

Микешин взглянул на капитана и увидел искривленное от боли лицо. «Опять приступ язвы, — мелькнуло у старпома. — Как же я буду швартоваться? Ведь Дрозд никому не доверял это большое, тяжелое судно. Сам швартовался. Справлюсь ли я?»

Все потускнело в глазах Микешина. Он уже не обращал внимания на ажурные портовые краны, вскинувшие свои хоботы высоко в небо, не думал о жене, не замечал красивого заката. Внутри себя Игорь ощущал какой-то холод. Им владела одна мысль: «А вдруг не смогу благополучно пришвартоваться?» Он ясно представлял себе железную стенку, куда должен был стать «Тифлис», толпу встречающих на берегу и моряков, никогда не оставлявших без внимания швартовку любого судна.

Но раздумывать было некогда: «Тифлис» подходил к Гутуевскому ковшу. Игорь нерешительно взялся за ручку телеграфа и поставил ее «на малый». Машина заработала тише, но Игорю казалось, что ход судна не уменьшился.

Эх! Если бы можно было подойти самым малым ходом, в три оборота, подкрасться незаметно к стенке…

Поворот?!

Это рулевой, не дождавшись команды старпома, вовремя привычно повернул штурвал. Кто же это на руле? Александров? Молодец! Микешин благодарно взглянул на матроса.

Вот она, железная стенка! Так он и знал: теплоход встречало множество людей. Но самое страшное заключалось все-таки не в этом. Швартоваться было очень трудно: впереди места стоянки стоял пароход, а позади — какая-то длинная баржа.

— Право руля! — неожиданно твердо скомандовал Игорь, и неизвестно отчего — то ли от собственного голоса, то ли от присутствия толпы на берегу — он вдруг почувствовал себя капитаном, решительным и смелым.

Звякнул телеграф, и ручка встала на «стоп». Микешин глазами измерил расстояние до кормы стоявшего впереди парохода.

— Игорь Петрович, якорь, якорь отдавайте, а то врежем. Обязательно врежем, — услышал он голос Александрова.

Да, якорь! Микешин совсем забыл про него.

— Левый якорь отдать! Право на борт! — старпом перебежал на крыло и дал «полный назад».

Под кормой забурлило: «Тифлис» замедлил движение, но не остановился.

— Сколько до парохода? — прерывающимся голосом крикнул в мегафон Микешин.

— Тридцать метров, — ответили с бака. — Тридцать!

Игорь скомандовал:

— Задержать канат!

«Тифлис» останавливался. С носа и кормы на берег полетели бросательные концы.

«Ну, кажется, все удачно», — облегченно подумал Микешин, утирая платком лоб. И в этот момент на мостик поднялся внезапно выздоровевший, улыбающийся Дрозд.

— Отлично, Игорь Петрович! Отлично! — сказал он, пожимая старпому руку.

— Значит, неплохо? — радостно переспросил Микешин. Он готов был расцеловать капитана за его хитрость: вот как надо учить своих помощников!

«Тифлис» совершил два рейса, и Микешин окончательно влюбился в свое судно. Все в нем нравилось старпому: и мореходные качества теплохода, и его внешний вид, и команда, и капитан.

Когда утром Игорь, в чуть сдвинутой набекрень фуражке, в синем, ладно сшитом макинтоше, выходил на пирс и оглядывал «Тифлис», он испытывал настоящее наслаждение. Ведь он старший помощник капитана этого великолепного теплохода. Он знал, что с его приходом жизнь на судне пошла живее, с удовольствием слышал, как о нем говорили: «Старший пришел»; «Где Игорь Петрович?»; «Спросите старпома»; «Если разрешит старпом». Да, все почувствовали, что пришел «хозяин», и все в нем нуждались.

С минуту Микешин стоял на причале, ревниво всматриваясь в каждую деталь: не портит ли вид судна неубранный кранец, не висят ли за бортом концы, поднят ли флаг, сияют ли медяшки иллюминаторов?

Нет, все в идеальном порядке!

Игорь не спеша поднимался по трапу и шел в каюту.

Быстро переодевшись в рабочий костюм, старпом начинал обход судна. Он не ленился залезать в самые отдаленные помещения, наблюдал, как идут палубные работы, как убирают пассажирские каюты, как хранят продукты, как и что готовят на обед. Все должен знать старпом.

Игорь был горд тем, что может делать все самостоятельно, не беспокоя капитана. Он знал, что нравится команде, хотя и не заискивал перед матросами. Старпом был к ним справедлив, и его уважали за это. У Микешина установились дружеские отношения с боцманом: Герджеу каждый вечер приходил в каюту старпома покурить и поговорить о делах завтрашнего дня.

Когда «Тифлис» приходил в Ленинград, Микешин почти не бывал дома. Забежит на час, и снова спешит на теплоход. Женя досадовала: «Как я жалею, Игорь, что ты пошел на «Тифлис». На маленькой «Унже» ты принадлежал мне больше… Ведь Юрка растет совсем без отца…»

Игоря огорчало, что Женя недовольна, но в душе он не хотел никаких перемен. Он любил судно, и, если бы кто-нибудь попытался нарушить установленный порядок, он принял бы это как покушение на святая святых.

Радость, счастье, полнота жизни — Игорь не задумывался, как назвать это чувство. Некогда было задумываться. Он просто жил, без остатка отдавая всего себя работе, товарищам, семье…

На одной из стоянок в Ленинграде в красном уголке «Тифлиса» шло общее собрание экипажа судна.

Страсти разгорались с каждой минутой. Среди всех пассажирских судов «Тифлис» раньше других выполнил годовой план. Дисциплина на теплоходе тоже была, как говорят, на высоком уровне. А вот внешне «Тифлис» уступал своему «sister-ship’у»[10] «Алтаю». В прошлый рейс «Алтай» выкрасился с «ног до головы» и теперь сверкал своими надстройками, корпусом, мачтами, как кораблик на витрине магазина игрушек. Микешин сидел расстроенный: у него не хватало белил, чтобы обновить судно.

Герджеу с возмущением говорил, что бывший старший помощник, получив в отделе снабжения белила для всего судна, не считаясь с возражениями боцмана, половину из них обменял на лак и краски разных цветов. Вот теперь и ломай голову, где взять белила!..

— …«Алтай» как царская яхта выглядит. Поставить нас с ним рядом — и смотреть не захочется, — закончил свое выступление Александров.

Какому старшему помощнику приятно слушать такие речи? Микешин пошевелился в кресле и хотел еще раз попросить слова, но его опередил Курсак:

— Я могу, пожалуй, выручить Игоря Петровича. То есть, конечно, не его, — поправился стармех, — а палубу. Есть у меня небольшой запасец хороших белил — килограммов сто пятьдесят. Приготовил я их на окраску машинного отделения. Но сейчас вижу, что белила нужнее палубе, чем машине… Когда получишь, Игорь Петрович, следующую норму, возвратишь их мне…

Раздались дружные аплодисменты.

Микешин удивился и обрадовался. Ему дают сто пятьдесят кило белил! И кто дает? Курсак, еще недавно искавший в работе палубы всякие упущения. Какой хороший парень! Настоящий патриот судна! Даже боцману теперь нечего будет сказать. Да вряд ли он и захочет: вот он сидит с сияющими глазами и хлопает в ладоши…

Перед уходом домой Микешин постучал к стармеху:

— Ты собираешься на берег, Иван Федорович?

— Нет. Мои уехали на дачу…

— Давай поедем ко мне, посидим, чайку попьем. Посмотришь, как я живу.

Курсак смутился:

— Неудобно, Игорь Петрович. Ведь я не знаком…

— Чепуху говоришь, поехали.

Через десять минут старпом и стармех, оживленно разговаривая, шли по асфальтированной дороге к главным воротам порта.

В один из очередных рейсов «Тифлис» зашел в Гамбург, чтобы оставить там небольшой груз, принадлежавший немецкой фирме «Фосс».

Игорь был рад свиданию с этим старым гостеприимным городом, люди которого были трудолюбивы, просты и веселы. Но на этот раз Гамбург встретил их неприветливо. Улицы были пустынны. Всегда разговорчивые и веселые грузчики работали молча, на вопросы матросов не отвечали. Даже стивидор Вилли, приятель всех помощников капитанов советских судов, не зашел в каюту пропустить рюмку-другую «шнапса».