— Алексей, если ты уже понял, что не сможешь быть с Катей, я думаю, что тебе надо честно об этом ей сказать. Лучше так, чем причинять ей постоянную боль. Поверь мне, я очень уважаю и Катюшу, и тебя. Но унижать и обманывать её я не позволю.

— Я, Игорь, уеду скоро, — после недолгой паузы ответил Фадеев.

— Ты всё-таки принял предложение столичной клиники?

— Да, — тихо проговорил Фадеев. — Пусть я останусь в её памяти негодяем, что бросил её, чем она когда-нибудь поймёт, что в нашем разрыве есть и доля её вины. Я никогда не смогу сказать ей об этом, это будет для неё ударом.

— Знаешь, может ты и прав. Езжай, Алексей! Конечно, без тебя и твоей помощи Кате будет тяжело, но мы поможем. А ты езжай, возможно, ты встретишь свою женщину, сможешь сделать её счастливой и сам станешь счастливым. Ладно, Алёша, пойду я. Мне сегодня Анютку забрать надо с Инночкой, они у профессора на даче ночевали. Сдают мои тесть и тёща, как-то разом постарели.

Катя будто очнулась, услышав скрежет ножек отодвигаемого стула, резко развернулась и быстро спряталась за шкаф, стоящий у двери. Игорь вышел, привычным движением поправил чёлку и неторопливо двинулся по коридору. Булавина дождалась, когда он скроется в одной из палат, и тихо шагнула в сторону. Никто не должен её увидеть. Никто! Пусть всё услышанное останется тайной. Но она сделает кое-что. Она должна. Она сама поговорит с Алексеем, сама разорвёт их непростые отношения. И это будет её признательностью за всё, что сделал для неё этот человек. Пусть она будет виновата в их разрыве. А он… он пусть попытается стать счастливым.

***

Двери лифта медленно разошлись, Катя вышла на площадку и глубоко вдохнула. Надо сделать вид, что у неё всё хорошо, чтобы маленький Алёшка не нервничал, а Нина Глебовна не догадалась о том, что сил уже почти не осталось. Катя открыла дверь и услышала детский крик:

— Ма! Ма!

Она остановилась, прислонившись плечом к стене и улыбаясь. Нина Глебовна, их соседка и няня Алёшки, выглянула из комнаты и строго спросила:

— Ну, чего стоим? Давай живо переодевайся, ужин на плите. Слышь, Катя, тут курьер билеты какие-то принёс, ты в курсе?

— Да, Нина Глебовна, знаю. Иринка с помощью Семёна Марковича Лившица смогла организовать нашу поездку в Центр реабилитации на полный курс. Через две недели едем. Я отпуск взяла за свой счёт на месяц, так что вперёд.

— За свой счёт, — проворчала Блажевская. — А потом, Катя? Опять Алексей денег даст?

Катя грустно усмехнулась и отрицательно мотнула головой:

— Нет, Нина Глебовна, мы с Алексеем расстались. Я поняла, что не смогу больше быть с ним. Он заслужил простое человеческое счастье. А что мы с Алёшкой можем ему дать? Только проблемы и всё.

Блажевская прищурилась и вдруг цокнула языком:

— Не всю правду ты мне говоришь, да, Катя? Но это ваши дела. Учти только, сегодня судороги у Алёши опять были. И намного сильнее, чем раньше. Это надо будет учесть там, в клинике. Мама знает, что вы едете?

Катя кивнула и опустилась на корточки перед креслом, на котором сидел Алёша, сжала вывернутые запястья и поцеловала судорожно дрожащие пальчики. Сын откинулся назад и улыбнулся. Криво, обнажая зубки и мелко подёргивая головой. «Повреждение базальных структур… как доказать ей это… не смогу принять его…»

— Нина Глебовна, спасибо вам. Вы идите, отдыхайте, мы уже сами тут.

Блажевская тяжело поднялась и тихо сказала:

— Звони, Катюш, если что. И… держись.

Она медленно вышла, а Катя так и осталась сидеть перед креслом сына, аккуратно вытирая вытекающую на маленький острый подбородок слюну. Она покормила его, затем искупала, постоянно поддерживая голову, что Алёшка пытался закинуть назад, уложила сына в постель и присела рядом. Что бы ни случилось, она должна быть сильной. Ради сына. О себе ей думать некогда.

Катя дождалась, пока Алёшка заснёт, вышла из детской комнаты и медленно сползла по стене, закрывая себе рот ладошкой, стараясь удержать рыдания и крик. За что? За что жизнь так жестоко с ней обошлась? Что будет с ней через десять лет? Через двадцать? Катя судорожно вдохнула, вспомнив слова Фадеева: «я врач всё-таки», и вдруг чётко поняла — она тоже врач и тоже понимает всю правду его слов, только принять эту правду она никогда не сможет. И будет бороться!

Три года назад. Катя

Мама была категорична.

— Даже не спорь, Катюша, я отвезу вас на вокзал! Даша сейчас в интернате, дисциплина там очень строгая, родителям разрешают видеться с детьми исключительно в выходные, только на праздники мы её домой забираем.

Катя краем уха слушала маму и сосредоточенно обдумывала план поездки. Теперь, когда она осталась одна, ей не на кого было надеяться. Алексей Петрович уже уехал в столицу, его место занял один из ординаторов, что когда-то подписал Кате заявление на перевод в травматологию. Умный мужик с золотыми руками, но более жёсткий. Так что отделение сочетанной травмы осталось с хорошим хозяином.

Она ещё раз посмотрела на одежду, которая аккуратными стопочками лежала на креслах и диване.

— Мама, — Катя внимательно посмотрела на Лидию Степановну, — а теперь, пожалуйста, расскажи правду. У меня такое впечатление, что ты пытаешься занять себя, потому что что-то произошло.

Лидия Степановна резко умолкла и как-то испуганно глянула на дочь. Она не хотела говорить Кате правду. Ей было и стыдно, и больно, и страшно. Но и молчать нельзя.

— Катя, отец вчера мне заявил, что разводится со мной, — выпалила она и уставилась на совершенно спокойную дочь.

— А что так? Помоложе нашёл? — Катя застегнула молнию на потрёпанном чемодане. — Говори правду, мам. Если он пошёл по пути своих «уважаемых» приятелей, то следующим шагом может стать нечто и похуже, чем развод после тридцати лет брака. Ты не помнишь, в твоей машине кресло для Алёшки укреплено?

Лидия Степановна коротко кивнула и внимательно посмотрела на дочь. Как она выросла, повзрослела, как быстро горе и несчастье делает из весёлых и беззаботных девочек мудрых женщин. А ведь её девочке всего двадцать девять! А она уже и забыла, когда дочь отдыхала, спала по-человечески, да просто смеялась от души! Вот и сейчас — она так спокойно и даже обыденно говорит о вещах, которые способны разрушить жизнь любой женщины.

— Я застала его в кабинете с молодой женщиной, Катя. И он даже не пытался оправдываться. Сказал, что Ольга устраивает его и в постели, и на рабочем месте. Что, учитывая его новую должность, он, возможно, пойдёт дальше и выше, в политику, а для этого ему нужна новая жизнь. Без меня и…

— Без Алёшки, да? Успокойся, мама, переедешь к нам, места много, ты классный переводчик, можешь заниматься репетиторством, делать переводы. Не пропадём.

— Катя… я хочу вот что тебе сказать. Катя, я завещание написала. Оно у Ильи Трифоновича Хохловского хранится. Я всё тебе с Алёшкой завещаю, пока Даша несовершеннолетняя. Если вдруг со мной что-то случится, ты сестру… ты Дашутку не бросай, ладно?

— Мама! — вскрикнула Катя, но тут же бросилась к сыну, что беспокойно начал двигать головой и тихо хныкать. — Тише, тише, сынуля. Всё хорошо, тебя никто не обидит. Мама, мы готовы. Заблокируй, пожалуйста, грузовой лифт, я сейчас чемоданы в коридор вывезу, а следом Алёшку.

Она старалась занять руки и мысли, чтобы не вспоминать имя, услышанное от мамы. Ольга. Катя подняла сына и заглянула в тёмно-зелёные глаза. Она так и не смогла забыть свой двадцатый день рождения. И до сих пор, даже став женщиной, став мамой, сжималась от страха, вспоминая крик «Задержать! Девка ваша!» И вспоминала ту самую Ольгу, которую тогда грубо брали Кайцев и его друзья. Катя до сих пор воспринимала сексуальную сторону жизни как нечто грязное, болезненное и вызывающее жуткий стыд. И даже Алексей, что был с ней нежен и щедр, не смог разбудить в ней то самое, о чём пишут стихи, разговаривают шёпотом, улыбаются и мечтают. Ольга… Теперь и в её родительском доме.