Предпринимать что-либо было уже поздно. Мхотеп понял, что разыгранное представление было хорошо спланировано. По обе стороны от него уже оказались царские стражники, воинственно скрестив золоченые хопеши.

— Визирь Мхотеп! Ты предстанешь перед судом, где тебя призовут к ответу за содеянное в твоем доме! — голос, разорвавший тишину, принадлежал вельможе Неферу, который отвечал за сбор податей и не раз сталкивался с Мхотепом, когда тот уличал его в нарушении своих обязанностей и воровстве.

Ловушка, приготовленная для визиря, захлопнулась. Мхотеп закрыл глаза, передавая свою судьбу во власть богов. Единственное, о чем он думал сейчас, то, что заставляло трепетать сердце, была судьба юной Афири.

--

Смерть фараона всегда повергала подданных в страх и растерянность. Нет фараона — нет устоев. Некому поддержать мировой порядок, некому победить надвинувшийся хаос!

На девяносто дней по всей великой державе был объявлен траур. В это время нельзя было чинить суд и расправу. Закрылись школы писцов, чиновники прекратили свои занятия, купцы не привозили на рынок товары. Казалось, жизнь замерла, мир рушился, солнце тускнело.

Уже несколько недель Афири не видела своего наставника. Ей говорили, что он отравил ее отца, что суд, который состоится после погребальной церемонии, вынесет ему справедливый приговор, что ей лучше не произносить его имя, чтобы не тревожить душу фараона. Но все это было для нее пустым звуком. Щеки девушки были постоянно мокрыми от слез. Она требовала позвать к ней Мхотепа.

Никогда раньше она не оставалась без него так долго. Но все вокруг словно не слышали и не видели ее отчаяния, слуги и придворные старались скрыться от безудержного гнева, который она обрушивала на голову каждого, кто старался ее успокоить. Только Джеру было позволено преданно тереться об руки своей безутешной хозяйки, подставляя шелковистую шкурку под ее горячие слезы.

Сон ее был беспокоен. Ей снилось, что Мхотеп сидит рядом у ее постели, так же как в детстве, когда она была нездорова. Однажды лихорадка унесла жизни шестерых царских детей, тогда визирь не оставлял ее покоев несколько дней подряд, следя за ее лечением, пока тень смерти не отступила. Он рассказывал ей старинные предания о богах и героях, его тихий, успокаивающий, немного скрипучий голос звучал совсем рядом, казалось, стоит открыть глаза, и она увидит его благородное лицо, отмеченное мелкими, едва различимыми морщинками у нефритово-зеленых глаз.

Просыпаясь, каждый раз она видела возле себя лишь равнодушных бессловесных слуг, готовых выполнить любой ее приказ, но только не тот, который она раз за разом отдавала им с того страшного дня в доме Мхотепа. Все знали, что любой проговорившийся лишится жизни. Вельможи, захватившие власть, строго следили за своим пленником, о котором все должны были забыть на время траура.

После безуспешных попыток добиться желаемого Афири, наконец, поняла, что теперь уже не может надеяться на чью-либо поддержку и понимание, ее безмятежное отрочество внезапно и жестоко закончилось. Никто не скажет ей, где находится Мхотеп, и она увидит его лишь в день суда.

На исходе второго месяца траура, она уже перестала надеяться получить о нем известия, погрузившись в меланхоличное и отстраненное состояние. Ее поднимали по утрам, словно безучастную и безвольную куклу, растирая благовониями, одевая и украшая драгоценностями. Никто более не слышал от нее ни слова, ни смеха, улыбка покинула прекрасное лицо, словно кто-то похитил ее душу.

Вельможа Нефер вошел в покои царской дочери так уверенно, словно уже был хозяином этого величественного дворца. Подобострастно склонив колени, он обратился к царевне, сидящей в высоком золотом кресле.

— О царственная Афири! Хатхор щедро одарила тебя своей милостью! Разрешишь ли ты мне обратиться к тебе?

— Поднимись, вельможа! Говори! — безучастно бросила царевна. Уже много часов провела она, перебирая свитки с чудесными рисунками и историями, которые когда-то записал для нее Мхотеп, словно пытаясь почувствовать его присутствие.

Нефер хищно улыбнулся и поднял голову.

— У него шакальи глаза, — подумала Афири, напряженно слушая каждое его слово, стараясь не видеть ядовитую ухмылку на лице вельможи, который всегда вызывал в ней непонятное чувство страха и отвращения.

Словно сквозь стену собственных, затуманенных горем мыслей, до нее постепенно доходил смысл слов, которые изрекал ее посетитель.

Нефер предлагал ей стать его женой после того, как пройдет погребальная церемония и состоится суд. Как старшая дочь царя, она была носительницей божественного титула, и ее муж становился следующим фараоном.

Она вдруг до боли сжала золоченые подлокотники, словно ища опоры. В ее гневном голосе, не было и тени прежней доверчивой, избалованной девочки, которую все знали прежде.

— Я не верю ни одному твоему слову, Нефер! Визирь Мхотеп не мог отравить моего отца. Я буду настаивать на этом! Ты не станешь правителем Великого Царства, как бы тебе этого ни хотелось! — презрительно и громко произнесла Афири, будто выплевывая ему в лицо каждое слово.

Нефер еще раз театрально низко поклонился, чуть слышно усмехнувшись. Очевидно он не ждал такого отпора от Афири, подавленной и замкнутой уже много недель подряд. Что ж, он не станет расточать никчемные сейчас любезности! Пусть царевна поймет, что ее показное упорство бессмысленно.

— Тогда, о Богоравная, ты погубишь себя. Тебя сочтут причастной к заговору Мхотепа. Все уже знают о вашей любовной связи. Я же милостиво приму тебя. А высшие сановники одобрят наш союз. Солнце вновь взойдет над Египтом. Подумай об этом. Да прибудет с тобой сила Амона и мудрость Тота!

Царевна едва дышала, стараясь сохранять равновесие и не упасть. Только сейчас она ощутила, каким слабым стало ее тело, в последние месяцы она почти не притрагивалась к еде, постоянно думая о судьбе Мхотепа.

Да, Афири хорошо поняла Нефера — ей не оставляли выбора. Лишь одно делало царевну важной для заговорщиков — божественная кровь, которая текла в ее жилах и могла сделать власть нового правителя законной. Но именно это может стать ее оружием и щитом для того, кто был ей дороже всего под этим небом.

Она обратила к вельможе Неферу свои потемневшие от бессильной ярости глаза, наполненные сжигающим пламенем, на которое невозможно было смотреть без содрогания.

— Я стану твоей царицей! В день, когда время печалей закончится. Я сдержу свое обещание и принесу клятвы великим богам, но ты, вельможа Нефер, поклянешься священным оком Амона, что сохранишь жизнь и свободу Мхотепу. Если же ты нарушишь клятву, то месть богов настигнет тебя, и пусть Амат пожрет твои внутренности прежде, чем ты достигнешь Царства мертвых! — ее слова прозвучали торжественно и мрачно, как заклинание.

Вельможа удовлетворенно кивнул головой:

— Да будет так, о Богоравная! Ты мудра не по годам. Я клянусь, что визирю Мхотепу сохранят жизнь и свободу. Но он будет изгнан из твоих земель навеки, лишен имущества и титулов, а имя его будет сбито со стен храмов и обелисков.

Воистину, кто перейдёт в загробное царство -

Будет живым божеством,

Творящим возмездие за зло.

Воистину, кто перейдёт в загробное царство -

Будет в ладье солнечной плыть,

Изливая оттуда благодать, угодную храму.

Воистину, кто перейдет в загробное царство -

Будет в числе мудрецов, без помехи

Говорящих с божественным Ра.

В день погребения фараона собрались все родственники, придворные и сановники. Толпа, оттесняемая вооруженными воинами личной охраны фараона, молча взирала на роскошное зрелище. Во главе длинной погребальной процессии шла царевна Афири, укрытая тенью от легкого шелкового балдахина, а рядом, на полшага позади нее, следовал вельможа Нефер с видом законного преемника царя. За ними в строгом порядке выстроились высшие чиновники, вельможи, жрецы и жрицы. Некоторые из них были переодеты как Анубис, другие — как богиня-покровительница Исида или Нефтида. Саркофаг с мумией везли на санной повозке, запряженной быками. Канопы и погребальные дары — отдельно позади саркофага. Наемные плакальщицы заученными жестами изображали невыносимую скорбь и горе, рвали на себе одежды и посыпали головы дорожной пылью.