— Мхотеп, ты мой муж, больше я никого не желаю знать!

— О, Светлая Исида! Ты не понимаешь…Для меня ты всегда была отрадой и спасением, для твоего счастья я готов вынести самые суровые муки. Но Великие Боги уже давали мне шанс на любовь и счастье, и я не смог уберечь, удержать их в своих руках, — голос визиря стал совсем тихим и хриплым, — он успокаивающе приобнял ее за плечи, словно баюкая на своей груди, — Могу ли я взять столь прекрасное, нежное и чистое создание как ты, моя Афири? Я — Правая рука Богоподобного, я его око и карающая длань, это мое предназначение и долг! Меня тут же обвинят в корысти и попытке захвата власти, а завистники возбудят в фараоне подозрения… Могу ли я поставить под угрозу твое будущее?

— Я видела тебя в Лабиринтах, мы были едины, ты и я, — упрямо, словно заклинание произнесла царевна, и ее голос звонким эхом разбежался по царственным покоям, — Так предназначено богами. Горе тому, кто нарушит их волю! Темный знак уже был ниспослан нам обоим! Хватит ли тебе мудрости визирь, чтобы признать это?

Глаза царевны были наполнены такой волей и решимостью, что Мхотеп замер в священном трепете перед своей маленькой хрупкой Афири. Сейчас ее устами будто бы говорила сама Хатхор. Страшные догадки, что терзали его с того дня, когда царевна оказалась на Краю Вечности, стали явью в ее устах.

И вдруг, будто вспомнив одно из своих видений, она протянула руки к его лицу, проведя пальцами по губам, вызвав предательскую дрожь во всем его теле. Визирь не успел ничего сделать до того, как царевна прикоснулась к нему в настоящем, совсем не целомудренном поцелуе, та самая Афири, которую он долгие годы считал лишь ребенком.

Он хотел отстраниться, но какая-то великая сила приковала его к ней. Он раздвинул ее губы, словно две половинки сладостного плода, утопая в безумной страсти и нежности, застигшей его как песчаная буря. И вдруг понял, что давно не может и не хочет противиться ее красоте, ее власти, ее искушению. Еще той бессонной ночью, когда она металась на ложе, борясь со смертью, он почувствовал, что никому не сможет отдать свою Афири, что жизнь его навсегда принадлежит ей.

И руки и губы его нежно ласкали, спускаясь все ниже по тонкой девичьей шее, с каждым прикосновением вызывая у царевны протяжные стоны, словно он перебирал струны трепетной арфы. Опустив ее на циновку, он шептал что-то несвязное.

— Прикажи мне удалиться моя госпожа, прикажи мне…

Но ее власть над его духом и телом была полной, убедительной, разбивая все сомнения и страхи. Остатки разума просили его остановиться, он с трудом прервал эти безумные, сводящее с ума ласки. Он отстранился и глядя в её затуманенные порывами первой страсти глаза, сказал чуть охрипшим голосом:

— Змей в твоих видениях — это предостережение. Прежде, чем ты станешь моей, а я твоим, тебе нужно обрести законную власть. Ты старшая дочь фараона, в твоих жилах божественная кровь, именно тебе по праву должен принадлежать трон. Богоравный Рахотеп решит нашу судьбу. И если ты пожелаешь, моя небесная госпожа, моя сладостная, моя возлюбленная Афири, — сказал он, смиряясь с ее волей. — Я встану рядом.

— Муж мой, царь мой, верный мой джати Мхотеп — «Великий из пяти, дома Тота», — она вновь упрямо потянулась к нему, но он уже не отстранил ее рук от своего пылающего сердца.

С того дня их встречи уже были тайными свиданиями, поцелуи становились все жарче, все труднее было Мхотепу сдерживать свою страсть. Но он не спешил, давая ей время познать свою пробуждающуюся женскую природу, не позволяя ей и себе сорвать самый сладостный плод, пока она не станет его женой перед богами,

Когда до Праздника Долины оставалось не более двух лун, фараон и его многочисленный двор отправились осматривать новый обелиск, что воздвигли при въезде в столицу в честь Солнцеликого Рахотепа. Визирю была явлена очередная милость, его гостеприимный дом стал на несколько дней кровом для Богоравного и его царственной дочери.

Мхотепу нравилось, когда звук золотого колокольчика будил его ночью, оповещая, что верный спутник его госпожи Джер уже совсем близко. Маленькие нежные ладони ложились на его веки, не давая оглянуться, она, как стебель лотоса, обвивала его шею, жаркие уста раскрывались, словно нежный бутон, исступленно дыша. Он брал ее на руки и уносил в сад, где под ветвями тамариска и жасмина дарил ей долгие и трепетные ласки, доводившие их обоих до изнеможения, пока она не роняла голову на его широкую грудь, отдыхая от неизвестных прежде ощущений.

Сладостное наваждение, дарованное Мхотепу, было для него сродни разливу реки, оживляющему почву после долгой изнуряющей засухи. Сердце его полнилось великой любовью, нежностью и страстью которые он готов был бесконечно дарить своей юной госпоже. Ее ум, ее смелость и жажда любви делали невозможными любые другие мысли.

Праздник Долины был не за горами, но в этот раз ни один из номархов не удостоится чести стать мужем богоравной Афири. Она преклонит колени перед царственным отцом и объявит о своем выборе.

Что их ждет тогда? Суровое наказание или высочайшая милость? Мхотеп не знал ответа, оставалось лишь верить предсказаниям Лабиринтов так, как верила Афири. Он мог предвидеть лишь одно — завистливые вельможи приложат все силы, чтобы опорочить его в глазах Солнцеликого, когда узнают о намерении стать мужем царской дочери, обвинив в низких властолюбивых помыслах. И потому визирь, привыкший просчитывать все наперед, все же отдал несколько важных распоряжений доверенным людям. Часть его сокровищ будет надежно укрыта на случай опалы.

Утром последнего дня пребывания царской свиты в доме Мхотепа, когда джати завершал свое утреннее облачение, готовясь предстать перед фараоном, вокруг поднялась суета, словно кто-то потревожил большой пчелиный улей. Что-то холодное и страшное шевельнулось в сердце визиря. Недоброе предчувствие не оставляло его, пока он приближался к покоям правителя.

Большое, залитое утренним солнцем помещение наполняли звуки агонии. На вышитых золотом подушках, дико выпятив белки невидящих глаз, исходя кровавой пеной у широко раскрытого рта, корчился в предсмертных конвульсиях богоравный носитель короны Великого царства.

Все произошло так стремительно, что никто не успел даже подумать о лекаре. Бездыханное тело фараона опало словно пустой мешок на роскошном ложе. На секунду воцарилась полная леденящая душу тишина. Священный трепет отразился в глазах людей, которые увидели смерть своего правителя.

Мхотеп стоял, словно пораженный молнией Сета. Страшная догадка пронеслась у него в голове, сжимая ее мертвой хваткой. Здесь, под крышей его дома, именно в этот случайный визит кто-то совершил подлое и жестокое убийство.

В направленных на него хищных глазах вельмож и жрецов, обступивших тело фараона, он прочел то, о чем ему следовало догадаться раньше — темную и коварную радость от удавшегося заговора. Кто же из них первым кинет ему обвинение, словно кость в свору шакалов? Он обвел потемневшими глазами эти самодовольные алчные лица. Ему всегда завидовали: власть, несметные богатства, безграничное доверие царя — что еще нужно, чтобы получить лютых врагов среди тех, кто сам стремился к этому. Отравление произошло в его доме, среди его слуг!

Скорпион был лишь способом ослабить бдительность Мхотепа, всегда стоявшего на страже безопасности фараона. После всего случившегося визирь почти не отходил от своей царственной подопечной. Медленно действующий яд мог легко оказаться в пище Богоравного, а его недомогания были столь частыми, что он не заметил перемен в самочувствии. Но хуже всего было то, что после исцеления царевны, Рахотеп полностью доверил джати и свое здоровье, принимая изготовленные им снадобья.

Доказательства были излишними. Визирь Мхотеп захотел избавиться от своего повелителя и сам сесть на трон великого царства, совершив страшное святотатство. Каким бы абсурдным это ни казалось, сговорившиеся вельможи сумеют убедить народ в этом преступлении.