Он присмотрелся к ней.

– Тогда почему вы сейчас такая грустная? Она пожала плечами и принялась за салат.

– Да так… Просто взгрустнулось. Все изменилось после смерти мамы.

– Расскажите, как она умерла.

– Вы уверены, что хотите слушать дальше? Это довольно грустная история.

– Грустных историй очень много. – Байрону вспомнилось собственное детство: ему тоже приходилось много путешествовать, только не в воображении, а в действительности. Ему больше нравились сказочные путешествия Эйми. – Говорите, мне очень нравится вас слушать.

– Ну хорошо: когда я чуть-чуть подросла, мама начала беспокоиться, что у меня неполноценное детство, так как я совсем не общаюсь с ровесниками. По соседству детей моего возраста не было, а в гости к нам заходили преимущественно друзья бабушки и дедушки. Мама решила, что меня нужно отправить в летний лагерь.

Сначала мне эта идея понравилась. Я думала, что это будет похоже на те путешествия, что мы с мамой совершали в воображении. У Мим, конечно, чуть удар не случился: она считала, что совершенно недопустимо отсылать куда-нибудь десятилетнего ребенка без родительского присмотра. Однако мама настояла на своем, и я поехала в лагерь. Но все вышло совсем не так, как я ожидала. – Эйми сморщила нос. – Сначала я была очень несчастна. Дети могут быть очень жестоки к тому, кто в чем-либо несовершенен.

– Да, – согласился Байрон.

Она склонила голову набок и взглянула в камеру, словно бы могла его там увидеть.

– У вас в детстве тоже были проблемы со сверстниками?

Нет, подумал Байрон. Проблем с детьми из высшего света у него никогда не возникало. Но он часто бывал свидетелем той жестокости, о которой упоминала Эйми. Байрон никогда не вставал на защиту слабых – тогда могли бы сказать, что он недостаточно «крут». А Байрон Паркс всегда считался очень крутым.

– Давайте лучше о вас поговорим, – Он снова принялся за еду. – Расскажите мне о летнем лагере. Почему вам там не понравилось?

– Я скучала по маме и никак не могла найти общего языка с другими детьми. Все было как в школе, только хуже! – При этих словах она закатила глаза. – Они считали меня странной: ведь я была толстенькой коротышкой и вела себя как маленькая взрослая. У меня были старомодные, ультравежливые манеры, и другие дети из-за этого надо мной смеялись. Сначала я хотела только одного – уехать домой. Но моя мама часто говорила, что у всего есть светлые стороны, нужно просто уметь их разглядеть. Вскоре я поняла, что она права. – Эйми кивнула. – Сам лагерь мне нравился, нравились велосипедные дорожки и лес. Я все где умела найти себе занятие. Я часто брала свой огромный блокнот, удалялась в какое-нибудь укромное место и сочиняла истории. А потом посылала их домой, маме. – Эйми рассмеялась. – Но была одна проблема, вы, я думаю, уже догадываетесь какая.

– Вы постоянно терялись.

– Каждый раз, – кивнула она. – Вообще-то раньше мне даже нравилось теряться. Детям свойственна вера в то, что все закончится хорошо. Но тем летом все переменилось.

Она вдохнула поглубже, словно дальше ей будет очень тяжело рассказывать.

– Каждый раз, когда я терялась, вожатые организовывали поисковый отряд, а когда меня находили, то отчитывали за то, что ушла одна и без спросу. В тот день они нашли меня в очередной раз, и все вроде бы было как обычно, только меня почему-то отвели не в мою комнату, а к заведующей лагерей. У вожатых были такие серьезные лица, что я решила: «Все, теперь мне крышка». В кабинете заведующей меня ждал дедушка.

На глаза Эйми навернулись слезы, голос ее задрожал.

– Произошло то, чего я никак не ожидала: он разрыдался прямо у меня на глазах и сказал, что моя мама умерла.

«О Боже!» – подумал Байрон. Он не знал, что и сказать. – Простите. – Она вытерла слезы. – Столько лет прошло, а я все еще не могу вспоминать об этом без слез.

– Нет, это вы меня простите. – Его поразило, какая она эмоциональная, когда чувствует себя раскованно с человеком. – Отчего она умерла?

– У нее остановилось сердце. – Эйми глубоко вздохнула, собралась с силами. – Паралич ведь на всех органах сказывается. Бабушка с дедушкой всегда знали, что она долго не проживет. Да она и сама знала. Но я как-то даже и предположить не могла, что потеряю ее. Для всех нас это был такой удар. – Она покачала головой. – Мим убивалась больше всех. Наверно, для женщины потерять ребенка – самое страшное, что только может произойти.

– Я даже не представлял, что вам пришлось столько всего испытать. Мне очень жаль. – Избитые фразы. Но что еще тут можно сказать?

– Дедушка тоже сильно переживал, – продолжила Эйми. – Он замкнулся в себе, как и бабушка. Дедушка по-прежнему часами работал в саду, но возня с землей уже не доставляла ему радости, как прежде. Я часто работала вместе с ним, пыталась его подбодрить. Думаю, у меня это получалось. Мы очень сблизились с дедушкой.

– Каким он был?

Эйми посмотрела куда-то в пространство и улыбнулась:

– Неуклюжий долговязый верзила. Он не переставал удивляться, как ему удалось подцепить такую красавицу жену, как Мим. Благодарил Бога, что их дети – мама и мой дядя – пошли в Мим, а не в него. Но Мим его просто обожала. Мы все его обожали. Он звал меня маленьким цветочком окры. – Вспомнив это, она рассмеялась. – Он сам меня так прозвал: Окра.

– Окра? – Байрон нахмурился. – Кажется, это такой овощ?

– Ну да, – засмеялась Эйми. – Дедушка считал, что люди, как и растения, бывают двух видов: красивые, которые радуют глаз, и полезные, которые питают. Он считал, что окра объединяет в себе оба свойства: это овощ, но он так красиво цветет! Окра принадлежит к роду гибискусов, вы, наверно, знаете. У нее такие здоровенные цветы, похожие на рассветное солнце.

– Нет, не знаю. Не видал.

Улыбка Эйми померкла. Она вздохнула:

– В общем, пока дедушка горевал и копался в саду, у бабушки пошатнулось здоровье. Она все время хворала. К тому же у нее появилась навязчивая идея: ей казалось, что она потеряет и меня. Я тоже начала бояться, потому что знала, что Мим не переживет, если со мной что-нибудь случится. Поэтому я почти все время сидела дома, ухаживала за Мим и помогала дедушке в саду. Именно тогда я начала толстеть по-настоящему. Я заедала злость.

– Злость?

Эйми опять вздохнула:

– Не хочу показаться бесчувственной, но меня жутко раздражало, что Мим стонет по поводу любого, даже самого легкого, недомогания. Моя мама последние одиннадцать лет жизни была полностью парализована, но она ни разу не пожаловалась. Ни разу. – Эйми злобно ткнула вилкой в рыбу на тарелке. – А бабушка, чуть у нее заболит голова, сразу же ложилась на диван и начинала причитать: «О Боже! У меня, наверно, опухоль мозга. Срочно везите меня в больницу». Разумеется, никакой опухоли у нее не было. Половина ее болячек была надуманна. Не все, конечно, но меня это здорово раздражало. – Она набросилась на салат. – Мне очень часто хотелось высказать ей, что я думаю по поводу ее тяжелых болезней.

– И что? Высказали?

– Нет, – усмехнулась Эйми. – Я не хотела уподобляться ей и постоянно жаловаться. Я глотала слова – и вместе с ними уйму еды. Я все ела, ела и ела, словно от того, что я постоянно пережевываю и глотаю, пройдет моя злость. Злость не прошла, зато я безобразно растолстела. Когда пришла пора поступать в колледж, я была рада. Мне ужасно надоело дома.

– Я ни в чем вас не виню. Но есть большая разница между тем, чтобы быть нытиком и высказать все, что думаете. Наверно, вам следовало бы сделать вашей бабушке несколько замечаний.

– Вы говорите совсем как мои подруги. – Эйми бросила задумчивый взгляд в камеру.

– А что случилось с вашим дедушкой? – Байрону хотелось перевести разговор на другую тему. – Насколько я понял, его больше нет в живых.

– Нет. – Она вздохнула. – Я пережила его смерть почти так же тяжело, как потерю мамы. Ведь он фактически был моим отцом. Другого отца я не знала. Дедушка умер, когда я была в колледже. О его смерти я тоже узнала из чужих уст. Именно тогда мне стало казаться, что каждый раз, когда я уезжаю из дома, случается что-нибудь плохое. Самое ужасное, что я была очень близка к тому, чтобы покинуть этот дом насовсем, но не смогла побороть чувство вины. Мне казалось, что, уехав из дома, я совершу предательство.