– Сначала нужно найти его, – замечает Морти.

– Он звонил мне на днях.

– Звонил тебе? Что за хрень? Почему же ты не сказал? – возмущается Морт.

– Мы ведь не виделись. Мой номер был у Ван Така. Хоть бы он перезвонил.

– Разберусь с этим поутру. У нас на сей счет есть договоренности и наработки.

– И предупреди мистера Шанкса, что мне не нужен болван, который станет тратить наше время и наличные на экипировку и выпивку и слоняться по местности, изображая охоту на кроликов.

– Нет-нет. У Шанкса и Большого Тревора есть в фирме серьезные, но очень благоразумные люди.

– Нужен человек, способный произвести выстрел в голову, – уточняю я.

– Ясно.

– С расстояния. С первого раза. Прямо в череп. Как в Дж. Ф. Кеннеди.

Засекаю, как Джин едва заметно поводит правой бровью.

– Знаете, кто нам поможет, умники щеголеватые? Билли Фальшивка. Подумайте об этом. Завтра увидимся. Пойду узнаю, подбросит ли меня какая-нибудь «скорая» до больницы.

Если вам когда-либо придет в голову попасть в аварию или несчастный случай, ни за что на свете не планируйте это мероприятие на субботний вечер. Взяв такси, я решил, что умнее всех, и уехал куда подальше из переполненной жертвами субботней средневековой бойни больницы Килберна. Но оказалось, что картина везде одинаковая. Поэтому, войдя в двери университетской больницы у станции «Юстон» около половины двенадцатого, я вышел оттуда только следующим утром в восемь часов. Мое сломанное запястье – благодаря Джину оно действительно оказалось сломанным; ладно, хоть нос остался цел, не то ему несдобровать, – так вот моя травма числилась в самом конце списка неотложной помощи. По коридорам шатались ходячие раненые, в основном в состоянии алкогольного опьянения, а кареты «скорой помощи» каждую минуту подвозили новых больных с более тяжелыми травмами, и санитары, не задерживаясь, на носилках доставляли их прямо к врачу. Некоторые ожидающие считали, что несправедливо проходить без очереди только потому, что ты при смерти.

Те люди, которые чувствуют себя самыми ущемленными слоями общества, именно они и создают в больнице слишком много суеты и шума, прекрасно понимая, что никто их и пальцем не тронет. Есть здесь и парни с резаными ранами лица, и мужики с толстыми повязками на головах, получившие травмы либо в результате удара тяжелым тупым предметом, либо же просто в результате падения башкой вниз. За ними по пятам ходит уборщик со шваброй и ведром на колесах и постоянно подтирает пол.

Бездомные, по всей видимости, заезжают сюда на ночь, поэтому, склонив головы, тихо дремлют, зная, что в течение пяти-шести часов никто их не побеспокоит. Здесь тепло и мило, можно умыть рыло, а с утра в этой неразберихе еще и выпить пару чашечек кофе или чая. Я сижу словно в бреду. Но это бред не наркотический, а скорее от недостатка сна. Перед глазами мелькают и снуют туда-сюда воображаемые коты и крысы. Я так устал, что просто не могу заснуть, мой мозг перегружен заботами, адреналином и алкоголем. За прошедшие два дня я выпил больше спиртного и употребил больше наркоты, чем за последние два года. Мой организм просто не привык к такому обращению. Для подобных испытаний требуется длительная тренировка.

Домой возвращаюсь около девяти. Я просто умираю с голоду, потому что давно уже толком ничего не ел, только пил или нюхал. После поминок Джимми у меня снова похмелье. Рука от кончиков пальцев до локтя закована в гипс, на переносице пластырь, а правая, пылающая красным сторона лица намазана толстым слоем мази от обморожений. Медсестра спросила меня, как это я умудрился так отморозить лицо. Я ответил, что мы просто неудачно порезвились с ребятами. Не мог же я рассказать ей, что здоровенный донегальский психопат намеревался силком заточить меня в морозильной камере и не выпускать до тех пор, пока я не замерзну до смерти, за то, что я всадил две пули – чтобы наверняка – в башку, как он считал, его лучшего друга. Или мог?

Вот бы уехать на месяц в санаторий и проспать там всю первую неделю. Я имею на это полное право. Но только если я хочу через неделю убраться из города, нужно, несмотря ни на что, шагать вперед. Звоню Коуди и договариваюсь о встрече. Пытаюсь дозвониться до Кларка, но дома его нет, а мобильник отключен. Так что я оставляю ему сообщение на обоих телефонах, чтобы он перезвонил мне после полудня, это важно. После чего забираюсь в постель и засыпаю. Кажется, я проспал всего полминуты, когда у кровати звонит телефон. После четырех сигналов включается автоответчик, и я слышу безупречный английский Клауса.

– После длительных совещаний с нашим руководством в Голландии вынужден информировать вас о том, что до тех пор, пока мы не получим от вас обязательств либо вернуть наш товар в нетронутом виде, либо возместить его стоимость, мы будем находиться в состоянии войны. У нас не остается иной альтернативы, кроме как развязать войну между двумя нашими организациями.

Как-то все это по-детски: игры в войну, громкие слова. У тебя, Клаус, вся мощь – коробка негодных спичек. Наверное, легко чувствовать себя солдатом, потому что вы с дружками до смерти замучили бедного торговца лодками каким-то психопатическим, садомазохистским способом. Но все же это ответ на мои молитвы.

– Клаус, вы застали меня как раз в последний момент. Я уже уходил в церковь, – старательно вещаю я на своем лучшем английском.

– Вы слышали мое сообщение, сэр?

– Да. Но прежде чем ответить, хочу принести вам и вашей организации извинения по поводу своего вызывающего поведения утром в прошлый четверг. Последние дни выдались для меня невероятно напряженными. И, к несчастью, случилось так, что вы позвонили в наиболее неподходящий момент. Повторяю: мне очень жаль, что так вышло.

– Ваши извинения приняты, сэр. Весьма любезно с вашей стороны принять на себя ответственность.

– Клаус, я действительно собирался уходить. Не могли бы вы оставить мне номер вашего мобильника? Обещаю перезвонить. Не говорите мне, где вы остановились. Не называйте городской номер. Мне это не нужно. Просто дайте номер мобильного телефона.

Пойдет ли он на это? Пошел. Немец начинает диктовать номер, но мне еще нужно сходить за ручкой и листком.

– В любом случае мы сегодня съезжаем из гостиницы. Из идеологических соображений. Наше руководство обратило внимание на то, что она получила свое название в честь одного военного преступника, прославившегося своей любовью к евреям…

– Как вам угодно, Клаус. Я взял ручку. Можете диктовать номер.

Он диктует, я записываю. А Джин еще называет меня привередой. Люди вон выезжают из отеля, потому что им не нравится его название.

– Спасибо, Клаус. Я обязательно перезвоню. Хочу разобраться с этим делом как можно быстрее. Я рассматриваю возможность навести вас на людей, похитивших и до сих пор удерживающих ваш товар.

– Это было бы превосходно.

– Тогда вы могли бы забрать его сами. За сим прощаюсь. И еще раз приношу извинения.

– В этом нет нужды, друг мой. Время от времени у каждого из нас бывают срывы.

Как чутко с вашей стороны.

– До свидания, Клаус.

Я вещаю трубку, потом набираю номер Морти. Он отвечает мне со стоном. Тоже устал, наверное.

– То дело, что мы вчера вечером обсуждали. Самое последнее? Эй! Ты, черт возьми, проснулся или нет, Морт?

– Да, я тебя слушаю, – бормочет он.

– Нужно торопиться. Ты понял?

– Понял.

Я кладу трубку и возвращаюсь ко сну. Все-таки есть Бог на свете.

– Что случилось с твоим лицом и рукой? – вопрошает Кларки.

– Даже не спрашивай, – отвечаю я.

– Ладно, – пожимает плечами парень. – Лучше послушай, брат. Это тебя позабавит. Один из братьев О'Мара, Джонни – кстати, самый спокойный из них, – отправился поговорить со старушкой Дорис, женой Фредди Херста. Он поведал ей, что тот парень, что довел ее муженька до такого состояния, сделал это только потому, что сам Фредди неподобающе с ним разговаривал. Она ответила: «Вы будете мне рассказывать, мистер О'Мара. А то я не знаю Фреда». Он сказал ей, что этот господин желает решить дело полюбовно и предлагает в качестве компенсации морального ущерба пятнадцать «штук». «Как вам это нравится?»