Принадлежавший Эндрю инъектор «Эпипен» она похоронила, как маленький трупик, в рыхлой земле под кормушкой для птиц. Но ей было неприятно, что он остался у неё в саду. Она планировала выкопать его под покровом темноты за день до сбора мусора и скинуть в соседский бачок.

Говард не сказал про шприц ни ей, ни кому-либо другому. Не спросил, почему она, завидев его, убежала.

Ширли утешалась, подолгу браня тех людей, которые, как она заявляла в открытую, были повинны в бедах её семьи. Первой в этом списке, естественно, стояла бессердечная Парминдер Джаванда, отказавшая Говарду в медицинской помощи. За ней шли те двое подростков, которые в силу распущенности и безответственности оттянули «скорую» в свою сторону — иначе она бы приехала к Говарду раньше.

Довод был, конечно, слабоват, но давал приятную возможность лишний раз пнуть Стюарта Уолла и Кристал Уидон; в своём ближнем кругу Ширли находила множество благодарных слушателей, тем более что Призраком Барри Фейрбразера оказался не кто иной, как этот оболтус Уолл. Он признался родителям, и те лично обзвонили всех жертв злого розыгрыша, чтобы принести извинения. Личность Призрака сразу же стала достоянием общественности, и этот факт, вкупе с причастностью Стюарта Уолла к трагедии на реке, привёл к тому, что хулить его стало признаком хорошего тона.

Но отзывы Ширли были самыми убийственными. В её осуждении сквозила зверская жестокость, потому что таким способом она постепенно очищала себя от восторженных родственных чувств к Призраку и опровергала то кошмарное последнее сообщение, которого, похоже, никто не успел прочесть. Уоллы не позвонили Ширли с извинениями, но на тот случай, если мальчишка проболтается или кто-нибудь другой начнёт говорить лишнее, она приготовила сокрушительный удар по репутации Стюарта.

«Разумеется, мы знали, — могла бы она сказать кому угодно, — и я убеждена, что именно это потрясение довело Говарда до инфаркта».

Эту фразу она не раз репетировала вслух у себя на кухне.

Вопрос о том, действительно ли Стюарт Уолл кое-что пронюхал о её муже и Морин, был сейчас не столь важен, потому что Говард, совершенно очевидно, навсегда лишился способности к измене, а слухи насчёт той давней истории пока не поползли. И если молчание, которое она предлагала Говарду, неизбежно оставаясь с ним наедине, выдавало их обоюдную неприязнь, то перспектива его отсутствия дома и пожизненной инвалидности воспринималась ею куда спокойнее, чем три недели назад.

В дверь позвонили; Ширли заторопилась открыть. Морин, вздымавшаяся на неосмотрительно высоких каблуках, явилась в аляповатом аквамариновом платье.

— Здравствуй, дорогуша, проходи, — сказала Ширли. — Мне только сумочку взять.

Уж лучше было ехать в больницу с Морин, чем одной. Морин не обескураживала немота Говарда; её скрипучий голос не умолкал, и Ширли могла немного расслабиться, сидя с кошачьей улыбкой. А поскольку Ширли временно управляла долей Говарда в бизнесе, у неё было множество способов выместить свои мучительные подозрения колкими замечаниями и критикой любого решения Морин.

— Ты видела, что происходит на улице? — спросила Морин. — У церкви? Сегодня хоронят детей Уидонов.

— Здесь? — ужаснулась Ширли.

— Говорят, деньги собрали по подписке, — сказала Морин, лопаясь от слухов, которые упустила Ширли, постоянно мотаясь в больницу. — Кто собирал — лучше не спрашивай. Вообще говоря, я бы никогда не подумала, что родные захотят похоронить их вблизи реки, а ты?

(Грязный, запущенный ребёнок, известный лишь немногим и любимый только матерью и сестрой, претерпел, утонув в реке, такую метаморфозу в коллективном сознании пэгфордцев, что его теперь называли не иначе как «дитя вод» и превозносили, словно херувима, чистого и кроткого ангелочка, которого в случае спасения ждала бы всеобщая любовь и жалость[24]. Что же до Кристал, игла и пламя никак не улучшили её образ; наоборот, в глазах Старого Пэгфорда она осталась бездушным животным, склонным, как выражались почтенные граждане, к половой распущенности, которая в конечном счёте и стала причиной гибели невинного младенца.)

Ширли натягивала пальто.

— Представь, я видела их в тот самый день, — сказала она, слегка порозовев. — Мальчик плакал возле одних зарослей, а Кристал Уидон со Стюартом Уоллом были совсем в других.

— Ты видела? И что, они в самом деле там… — жадно спросила Морин.

— Ещё как, — ответила Ширли. — Средь бела дня. Под открытым небом. А мальчик топтался прямо у реки. Ещё немного — и упал бы в воду.

Выражение лица Морин чем-то её задело.

— Я торопилась, — резко заявила Ширли, — потому что Говард плохо себя чувствовал и я боялась, как бы ему не стало хуже. Мне вообще не хотелось выходить из дому, но Майлз и Саманта прислали к нам Лекси… если честно, у них, по-моему, был скандал… а Лекси захотела пойти в кафе… В тот момент я даже не отдавала себе отчёта, что происходит вокруг… А самое ужасное, — Ширли залилась густым румянцем и завела свой любимый рефрен, — из-за того что Кристал Уидон отпустила от себя ребёнка и забавлялась в кустах, «скорая» не сразу приехала к Говарду. Пойми, там же двоих выловили… началась такая сумато…

— Это понятно, — перебила Морин по пути к машине, так как слышала это уже не раз. — У меня не идёт из головы, почему их хоронят в Пэгфорде.

По дороге в больницу ей безумно хотелось предложить Ширли проехать мимо церкви, чтобы посмотреть, как выглядят всем скопом эти Уидоны, и, возможно, взглянуть одним глазком на опустившуюся наркоманку-мать, но она не придумала, как бы об этом попросить.

— Одно утешает, Ширли, — проговорила Морин, когда они сворачивали на объездную дорогу. — Филдсу скоро конец. Говард, наверное, радуется. Хотя он и не может сейчас заседать в совете, его старания не пропали даром.

Эндрю Прайс мчался с крутого холма из Хиллтоп-Хауса; солнце пекло ему спину, а ветер развевал волосы. Фингал под глазом сделался жёлто-зелёным и выглядел, если такое возможно, ещё хуже, чем неделю назад, когда Эндрю пришёл в школу и вообще не мог открыть глаз. Если учителя спрашивали, он отвечал, что упал с велосипеда.

Наступили пасхальные каникулы, и вчера вечером Гайя прислала эсэмэску — спрашивала, пойдёт ли он на похороны Кристал. От тут же ответил «да» и сегодня после долгих раздумий надел чистые джинсы и тёмно-серую рубашку, потому что костюма у него не было. Он не мог понять, почему Гайя решила идти на похороны: возможно, из-за Сухвиндер Джаванды, к которой она привязалась ещё сильнее, когда решился вопрос об их с матерью возвращении в Лондон.

— Мама уже сама жалеет, что сюда перебралась, — весело сообщила Гайя на большой перемене, когда они с Эндрю и Сухвиндер втроём сидели на низком парапете рядом с газетным павильоном. — Теперь до неё дошло, что Гэвин — козёл.

Дав Эндрю номер своего мобильного, Гайя сказала, что они смогут вместе потусоваться, когда она будет гостить у отца в Рединге, и даже вскользь добавила, что покажет ему свои любимые места в Лондоне, если он туда выберется. Гайя осыпала других подарками, как солдат-срочник перед демобилизацией, и её беззаботные обещания подсластили для Эндрю горечь его собственного предстоящего отъезда. Услышав, что родители нашли покупателя на Хиллтоп-Хаус, он не знал, радоваться ему или горевать.

Перед крутым поворотом на Чёрч-роу, где у него всегда поднималось настроение, Эндрю совсем приуныл. Увидев собравшихся на кладбище людей, он попытался представить, что будет на похоронах, и впервые за это утро всерьёз задумался о Кристал Уидон.

На него нахлынули глубоко запрятанные воспоминания: перед глазами всплыла спортивная площадка «Сент-Томаса», где Пупс из праздного любопытства угостил его зефириной с засунутым внутрь арахисом… Эндрю до сих пор не забыл, как спазм неумолимо сжимал ему пылающее горло. Он не забыл, как пытался кричать, как у него подогнулись коленки, как вокруг сгрудились ребята, глазевшие на него с безучастным любопытством, и как в сторонке хрипло завопила Кристал Уидон: «У Эндипрайса лиргическая ри-акция!»