— Что мы тут забыли? — стонала Гайя над унитазом, корчась от очередного приступа рвоты. — Отвали от меня. Отстань. Иди ты… Ненавижу тебя!

Кей смотрела на лицо спящей дочери и вспоминала, как шестнадцать лет назад эта маленькая красавица так же спала вместе с ней. Она помнила, как Гайя лила слёзы, узнав о её расставании с бойфрендом Стивом, с которым они прожили восемь лет. Стив ходил к Гайе в школу на родительские собрания, научил её кататься на велосипеде. Потом Кей мечтала, что они с Гэвином создадут семью и у Гайи наконец будет постоянный отчим и красивый дом за городом (сейчас эта фантазия казалась ей такой же глупой, как желание четырёхлетней Гайи иметь единорога). Как страстно она желала, чтобы у их истории был счастливый конец, чтобы Гайя жила в тех условиях, к которым привыкла; отъезд дочери надвигался на Кей неотвратимо, как метеорит, и она предвидела, что расставание будет равносильно катастрофе, которая пошатнёт весь её мир.

Кей приподняла одеяло и взяла Гайю за руку. Прикоснувшись к её тёплой плоти, по чистой случайности принесённой в этот мир, Кей разрыдалась — тихо, но так сильно, что затрясся матрас.

В конце Чёрч-роу Парминдер Джаванда накинула пальто прямо на ночную сорочку и вышла со своим кофе в садик за домом. Сидя на деревянной скамье в солнечной прохладе, она заметила, что день, скорее всего, будет погожим, но сердце не верило тому, что говорили глаза. Тяжесть в груди подавляла всё.

Майлз Моллисон получил место Барри в Пэгфордском совете, и этого следовало ожидать, но при виде краткого аккуратного извещения, вывешенного Ширли на сайте, она почувствовала, что её, как и на последнем заседании, снова охватило бешенство, желание атаковать, тут же сменившееся гнетущей тоской.

— Я собираюсь выйти из совета, — сказала она Викраму. — Какой смысл там оставаться?

— Тебе же нравится, — возразил он.

Ей нравилось, когда там был Барри. А сегодня там сплошное болото; о Барри даже вспоминать тяжело. Рыжий бородач, на полголовы ниже её — коротышка. Её никогда не влекло к нему физически. «Что же тогда любовь?» — спрашивала себя Парминдер, пока лёгкий ветерок шевелил высокую кипарисовую изгородь вокруг большой лужайки на заднем дворе. Если был в твоей жизни человек, а потом его не стало и в груди у тебя образовалась зияющая брешь — это любовь?

«А ведь я всегда была смешливой, — подумала Парминдер. — Как же мне не хватает смеха».

От этой мысли у неё наконец побежали слёзы. С кончика носа они падали в кружку, дробью пробивали поверхность кофе и растворялись без следа. Она плакала оттого, что теперь никогда не смеялась, и ещё оттого, что вчера вечером, когда они слушали отдалённый грохот музыки диско, доносившийся из приходского зала собраний, Викрам сказал:

— Не махнуть ли нам летом в Амритсар?

Золотой храм, главная святыня религии, к которой он всегда был равнодушен. Парминдер сразу поняла его задумку. Она изнывала от безделья. Никто не мог знать, какие меры примет к ней Генеральный медицинский совет после рассмотрения дела о нарушении врачебной этики в случае с Говардом Моллисоном.

— Мандип говорит, это не более чем приманка для туристов, — ответила она, разом отметая Амритсар.

«Кто меня тянул за язык? — корила себя Парминдер, обливаясь слезами и забывая, что в кружке остывает кофе. — Как хорошо было бы показать детям Амритсар. Викрам хотел как лучше. Почему я не согласилась?»

Ей даже стало казаться, что отказ от посещения Золотого храма равносилен предательству. Перед её затуманенным взором пронёсся образ храма: отражённый водяной гладью купол в виде цветка лотоса и медовый отблеск белого мрамора.

— Мама…

Парминдер даже не заметила, как на лужайку вышла Сухвиндер. На ней были джинсы и мешковатый свитер. Парминдер быстро вытерла слёзы и, щурясь против солнца, посмотрела на дочку.

— Я сегодня не хочу идти на работу.

С тем же машинальным неприятием, которое заставило её отвергнуть поездку в Амритсар, Парминдер отреагировала немедленно:

— Сухвиндер, ты связана обязательствами.

— Мне нездоровится.

— Хочешь сказать, ты устала. Никто тебя не заставлял наниматься на работу. Привыкай отвечать за свои решения.

— Но…

— Ты пойдёшь на работу, — отрезала Парминдер, как будто вынесла приговор. — Нельзя давать Моллисонам лишний повод для злорадства.

Когда Сухвиндер побрела в дом, Парминдер устыдилась. Она уже готова была окликнуть дочь, но вместо этого решила обязательно найти время, чтобы сесть с ней рядом и спокойно поговорить.

V

Ранним солнечным утром Кристал шла по Фоули-роуд и ела банан. Мякоть была непривычной на вкус, и Кристал не могла решить, нравится ей этот фрукт или нет. Они с матерью фруктов не покупали.

Мать Никки только что беспардонно выставила её из дома.

— Кристал, у нас дела, — сказала она. — Мы к бабушке на обед собираемся.

Чтобы не отпускать её на голодный желудок, мать Никки, немного подумав, сунула ей этот банан. Кристал ушла без звука. Семья Никки и так едва помещалась за кухонным столом.

Солнце не облагородило внешний облик Полей, а лишь обнажило грязь и разруху, трещины бетонных стен, картонки в окнах и кучи мусора.

Зато пэгфордская площадь в солнечные дни выглядела как новенькая. Дважды в год по дороге в церковь на рождественскую и пасхальную службу младшие школьники парами тянулись через центр города. (Брать за руку Кристал все брезговали: Пупс распустил слух, будто она вшивая. Сам-то, небось, забыл.) Вокруг висели цветочные кашпо — пятна лилового, розового и зелёного; проходя мимо вазонов у «Чёрной пушки», Кристал непременно отрывала один лепесток. На ощупь лепесток всегда оказывался холодным и скользким, но стоило размять его в пальцах, как он тут же становился липким и бурым, поэтому в церкви она обычно вытирала руку о низ тёплой деревянной скамьи.

Войдя в дом, она сразу же увидела через открытую дверь слева, что Терри ещё не ушла спать. С закрытыми глазами и разинутым ртом она сидела в кресле. Кристал хлопнула дверью, но Терри не шелохнулась.

В четыре шага Кристал подскочила к Терри и стала трясти её за костлявую руку. Голова матери свесилась на впалую грудь. Терри захрапела.

Кристал отстала. Перед глазами почему-то возник утопленник, найденный ею в ванне.

— Вот паскуда тупая, — бросила она.

И тут сообразила, что не видит Робби. Она помчалась вверх по лестнице, выкрикивая его имя.

— Я тут, — услышала Кристал голос брата за дверью своей комнаты.

Толкнув дверь плечом, она увидела, что перед ней стоит Робби — совершенно голый. Позади него на её собственном матрасе валялся Оббо, почёсывая голую грудь.

— Всё путём, Крис? — ухмыльнулся он.

Схватив Робби в охапку, Кристал бросилась к нему в комнату. Руки у неё тряслись, и она не сразу смогла его одеть.

— Он тебе ничего не сделал? — шёпотом спросила она.

— Кушать хочу, — сказал Робби.

Одев наконец брата, Кристал взяла его на руки и побежала вниз. Ей было слышно, как Обби колобродит у неё в комнате.

— Что ему тут надо? — напустилась она на полусонную Терри, всё так же сидевшую в кресле. — Почему Робби с ним?

Робби изо всех сил вырывался; он терпеть не мог крики.

— А это что за хрень? — взвилась Кристал: только сейчас ей на глаза попались две чёрные дорожные сумки у кресла Терри.

— Ничё там, — невнятно буркнула Терри.

Но Кристал уже рывком открыла молнию.

— Ничё там! — завопила Терри.

Большие упаковки гашиша, размером с кирпич, были аккуратно завёрнуты в полиэтиленовую плёнку. Кристал, которая читала по складам и не смогла бы назвать ни половину овощей в супермаркете, ни фамилию премьер-министра, понимала: если в доме найдут эти сумки, мать упекут в тюрьму. Тут она заметила, что из-под кресла Терри выглядывает жестяная банка с лошадьми и кучером на крышке.

— Ширялась… — У Кристал перехватило дух; ей на голову невидимым дождём посыпалась беда; всё рухнуло. — Ширялась, мать твою…