И все эти образы поздними вечерами сливались в его сознании с теми возможностями, которые сулили нормальные человеческие девчонки, а также с той малостью, которую можно было прощупать через одежду, если подойти вплотную. Нив была менее привлекательной из близняшек Фейрбразер, но в душном театральном зале, во время рождественской дискотеки, оказалась более покладистой. Полускрытые пыльным занавесом, они с ней прижались друг к другу, и Эндрю засунул язык ей в рот. Руки добрались до её бретелек, но не дальше, потому что она стала вырываться. Его подхлёстывало главным образом то, что где-то на улице, в темноте, Пупс продвигался гораздо дальше.

Но сейчас его мысли полнились и пульсировали Гайей. Она была самой сексуальной из всех известных ему девчонок и в то же время служила источником совершенно иного, необъяснимого влечения. Бывали такие переборы струн, такие ритмы, от которых вздрагивало всё его существо; вот и в Гайе Боден было нечто такое, что действовало на него примерно так же.

Он прикурил вторую сигарету от первой и бросил ненужный окурок в воду. Тут до него донеслось знакомое шарканье по узкому уступу, и, высунувшись из расщелины, он увидел, как приближается Пупс: прямо в чёрном костюме тот жался к вертикальной стене обрыва, перебирал руками от выступа к выступу и боком подползал к пещере, где сидел Эндрю.

— Пупс.

— Арф.

Эндрю поджал ноги, чтобы пропустить Пупса в «каббину».

— Задолбали, — сказал Пупс, вползая в пещеру.

Неловкий и голенастый, он смахивал на паука; траурный костюм подчёркивал его худобу.

Эндрю протянул ему сигарету. Пупс всегда прикуривал будто на ветру: старательно защищал пламя ладонью и слегка хмурился. Он затянулся, выпустил из «каббины» колечко дыма и ослабил тёмно-серый галстук. Вид у него в этом костюме был, в общем-то, совсем не дурацкий, но Пупс выглядел в нём старше своих лет; на коленях и обшлагах остались следы от скалолазания.

— Можно подумать, они и вправду были голубки, — выговорил Пупс после очередной глубокой затяжки.

— Кабби расстраивается, да?

— Расстраивается? Да он истерит. До икоты себя довёл. Вдова и та сопли не распускала.

Эндрю усмехнулся. Пупс опять выдул колечко дыма и подёргал себя за оттопыренное ухо.

— Пришлось откланяться пораньше. Тело ещё не предано земле.

С минуту они молча курили и смотрели на илистую воду. Размышляя над фразой «Пришлось откланяться пораньше», Эндрю подумал, что у Пупса гораздо больше свободы, чем у него. Между Эндрю и свободой стояли Саймон и его злоба: в Хиллтоп-Хаусе легко можно было схлопотать по башке, всего лишь попав под горячую руку. Однажды на уроке по философии и религии его воображение захватила тема языческих богов, отличавшихся беспричинной гневливостью и жестокостью; на заре цивилизации люди пытались их умилостивить. Тогда Эндрю впервые задумался о сущности правосудия, как он её понимал: отец представился ему языческим богом, а мать — верховной жрицей, которая берёт на себя толкование и заступничество, доказывая, чаще всего безуспешно, вопреки очевидному, что в основе всех поступков её божества лежат великодушие и целесообразность.

Пупс прислонился головой к каменной стене «каббины» и стал пускать кольца дыма в потолок. Он готовился сказать Эндрю то, что собирался. Во время отпевания, пока отец хлюпал и рыдал в платок, он в уме репетировал, как начнёт. Нетерпение было так велико, что он едва сдерживался, но твёрдо решил не комкать такое известие. Для Пупса сказать было не менее важно, чем сделать. Он не хотел, чтобы Эндрю подумал, будто он только за этим и примчался.

— Ты же знаешь, что Фейрбразер был в совете? — спросил Эндрю.

— Ну, — ответил Пупс, радуясь, что Эндрю заполнил паузу.

— Сай-Мой-Зай говорит, что хочет пролезть на его место.

— Кто? Сай-Мой-Зай? — Пупс нахмурился. — С чего это?

— Он считает, что Фейрбразер получал откаты от какого-то подрядчика. — В то утро Эндрю слышал, как Саймон на кухне обсуждал это с Рут. Ему всё стало ясно. — Хочет урвать свой кусок.

— Да это не Фейрбразер! — хохотнул Пупс, стряхивая пепел на камни. — И не в местном совете. Это какой-то Фрайерли, из Ярвила. Он входил в школьный совет «Уинтердауна». Кабби чуть не рехнулся. Журналюги припёрли его к стенке и всё такое. Этого Фрайерли сразу вышибли. Сай-Мой-Зай газет не читает, что ли?

Эндрю уставился на Пупса:

— Он же самый умный.

Он загасил сигарету о земляной пол, стыдясь отцовского идиотизма. Саймон в очередной раз показал свою тупость. Поливал помоями горожан, высмеивал их возню, кичился своим паршивым домишком на горе, а потом услышал звон, да не понял, где он; теперь семья позора не оберётся.

— Выходит, Сай-Мой-Зай решил погреть руки, — заключил Пупс.

Пупс однажды был приглашён к ним на чаепитие и услышал, как Рут говорила мужу «Сай, мой Зай»; кличка приросла.

— Да, типа того, — ответил Эндрю, а сам задумался, как бы помешать этой затее, объяснив отцу, что он подумал не на тот совет и не на того человека.

— Бывают же такие совпадения, — сказал Пупс. — Кабби тоже решил баллотироваться. — Он выпустил дым через ноздри, глядя в стену поверх головы Эндрю, и спросил: — За кем же пойдут избиратели? За сопляком или за мудаком?

Эндрю захохотал. Он обожал, когда Пупс обзывал его отца мудаком.

— Такое дело надо перекурить, — сказал Пупс, зажав сигарету в зубах и похлопывая себя по бёдрам, хотя прекрасно знал, что конверт лежит у него в нагрудном кармане. — Вот. — Открыв клапан, он показал Эндрю содержимое: бурые зёрна размером с горошины чёрного перца в грубом порошке раскрошенных стеблей и листьев. — Называется сенсимилья.

— Это ещё что?

— Почки и побеги неопылённой конопли, — объяснил Пупс. — Приготовлено специально для вашего наслаждения.

— Чем она отличается от обычной дури? — спросил Эндрю, которому Пупс пару раз приносил в «каббину» восковые кусочки чёрной смолы каннабиса.

— Просто дымок другой, — ответил Пупс, загасив свою сигарету, достал из кармана упаковку папиросной бумаги и слепил вместе три листочка.

— У Кирби взял? — поинтересовался Эндрю, вороша пальцем и нюхая бурую смесь.

Все знали, что у Ская Кирби всегда можно разжиться наркотой. Он учился на класс старше. Его деда, старого хиппаря, не раз привлекали за выращивание анаши.

— У него. Кстати, есть один тип, зовут Оббо, — добавил Пупс, вытряхивая табак из сигарет на папиросную бумагу, — в Филдсе живёт, так у него можно достать абсолютно всё. В том числе и герыч.

— Не, герыч не надо, — возразил Эндрю, не сводя глаз с Пупса.

— Никто и не предлагает, — сказал Пупс, высыпая сенсимилью поверх табака.

Скрутив косяк, он лизнул край бумажного квадратика и тщательно утрамбовал содержимое.

— Кайф, — с довольным видом протянул он.

Свою новость он хотел предварить употреблением сенсимильи — для разогрева.

Взяв у Эндрю зажигалку, он сжал косяк губами, раскурил и глубоко, вдумчиво затянулся, а потом выдохнул длинную голубую змейку дыма и повторил этот процесс ещё раз.

— Мм, — протянул он, задерживая дым в лёгких, и передразнил Кабби, которому Тесса как-то подарила на Рождество справочник сомелье: — Пряный букет. Сильное послевкусие. С нотками… зараза… — Хоть он и сидел, его качнуло; он выдохнул и захохотал. — Курни.

Эндрю наклонился к нему и взял косяк, ухмыляясь от предвкушения и от вида блаженной улыбки Пупса, которая совершенно не вязалась с его обычной, насупленной, как при запоре, миной.

Он затянулся и сразу почувствовал, как от его лёгких исходит удивительная сила, которая снимает напряжение и придаёт лёгкости. Ещё одна затяжка — и его разум будто встряхнули, как перину, разровняли каждую складочку, и всё стало гладко, просто и хорошо.

— Кайф, — эхом повторил он за Пупсом и заулыбался звукам своего голоса.

Вкладывая косяк в нетерпеливые пальцы Пупса, он смаковал ощущение полного благополучия.

— Хочешь, расскажу кое-что клёвое? — предложил Пупс, непроизвольно ухмыляясь.