Сиденье было обтянуто потёртой, жёсткой, вонючей обивкой. Автобус продребезжал мимо полицейского участка и, свернув направо, оказался на оживлённой улице, где располагались все шикарные магазины. В животе у Кристал шевелился зародыш страха. Конечно, бабуля Кэт состарилась и одряхлела, но Кристал смутно надеялась, что она оправится, вернётся к своим лучшим временам, которые, кстати, были долгими, что волосы у неё опять почернеют, спина распрямится, а память сделается такой же острой, как язык. У Кристал даже в мыслях не было, что бабуля, твёрдая как кремень, может умереть. Если Кристал и замечала у неё признаки старости, то лишь впалую грудь да ещё бесчисленные морщины на лице, но выглядели они как почётные шрамы, полученные в победной битве за выживание. У Кристал никто из близких не умирал от старости.

(Из окружения матери смерть забирала молодых: тех, чьи тела и лица не успели сморщиться и усохнуть. Тот мертвец, которого Кристал в возрасте шести лет нашла в ванне, был видным парнем, белым и ладным, как памятник, — во всяком случае, так ей запомнилось. Но воспоминания иногда путались. Трудно было разобраться, чему можно верить, а чему нет. Многие вещи, услышанные ею в детстве, взрослые потом отрицали. Она могла бы поклясться, что Терри ей тогда сказала: «Это папка твой был». Но потом, много позже, мать стала отпираться: «Не дури. Папа твой не умер, он в Бристоль уехал, понятно?» И ей пришлось волей-неволей смириться с тем, что это был Хахаль — так все называли человека, про которого говорили, что он ей отец.

А где-то на заднем плане всегда маячила бабуля. Кристал только потому и не отдали в приёмную семью, что в Пэгфорде у неё была бабуля Кэт, надёжная, хотя и неласковая палочка-выручалочка. Бранясь и кипя от злости, она смешивала с грязью и Терри, и комиссию из органов опеки, а потом забирала правнучку, такую же злюку, к себе домой.

Кристал не смогла бы ответить, хорошо ей жилось в том домишке на Хоуп-стрит или плохо. Там было тесно, грязновато и воняло хлоркой. Но зато там она была в безопасности, в полной безопасности. Бабуля Кэт пускала на порог только проверенных лиц. А на краю ванны стояла склянка с пенными кубиками, такая древность.)

А вдруг в больничке у бабулиной кровати окажутся незнакомые люди? Половину своей родни Кристал в глаза не видела и страшилась чужаков, связанных с ней кровными узами. У Терри были сводные сёстры — плоды любвеобильности её отца, которых даже Терри никогда не видела, однако баба Кэт старалась не бросать ни одну, упрямо поддерживая большое и недружное потомство, которое наплодили её сыновья.

Когда Кристал бывала у бабули, к той в дом приходили какие-то незнакомые родственники. Они, как считала Кристал, смотрели на неё искоса и что-то нашёптывали прабабке; Кристал делала вид, будто ничего не замечает, а сама не могла дождаться их ухода, чтобы бабуля Кэт опять безраздельно принадлежала ей. Особенно противно ей было думать, что в бабулиной жизни есть ещё какие-то дети.

(«А это кто?» — спрашивала Кристал, когда ей было девять лет, ревниво тыча пальцем в стоявшую на комоде у прабабки обрамлённую фотографию двух мальчиков в форме средней школы «Пакстон».

«Правнуки мои, — отвечала бабуля Кэт. — Это Дэн, а это Рикки. Они тебе троюродные братья».

Кристал не хотела никаких троюродных, тем более если они стояли у бабы Кэт на комоде.

«А это?» — допытывалась она, указывая на девочку с золотистыми локонами.

«Это Майкла моего доченька, Рианнон зовут, тут ей пять годиков. Красивая была, видишь? А потом взяла да за чернявого замуж выскочила», — объясняла бабуля Кэт.

Фотографии Робби у прабабки никогда не было.)

Ты хоть знаешь, кто отец? Вот потаскуха! Всё, я умываю руки. С меня хватит, Терри, я сыта по горло; сама разбирайся, как хочешь.

Автобус тащился через весь город, мимо прохожих с воскресными покупками. Когда Кристал была маленькая, Терри чуть ли не каждую неделю возила её по выходным в центр Ярвила и по мере надобности силком запихивала в детскую коляску, из которой дочка давно выросла: в коляске удобно было заныкать краденое — под детскими ножками или среди пакетов, сложенных в сетке под сиденьем. От случая к случаю Терри брала с собой подельницу, Черил, единственную из сестёр, с кем она поддерживала отношения; Черил была замужем за Шейном Талли. Жила она в Полях, в четырёх улицах от Терри; когда сёстры ругались, а случалось это нередко, воздух раскалялся докрасна. После этого Кристал переставала понимать, не западло ли ей разговаривать с отпрысками семьи Талли, но в последнее время плюнула и спокойно трепалась с Дейном при каждой встрече. Однажды, в четырнадцать лет, распив бутылку сидра, они перепихнулись. Но об этом оба помалкивали. Кристал подозревала, что с двоюродным братом не положено. Никки что-то такое говорила: вроде бы нельзя.

Автобус остановился напротив главного входа в Юго-Западную больницу, ярдах в двадцати от огромного прямоугольного здания из бетона и стекла. Перед входом зеленели аккуратные островки травы и молодые саженцы; с ними соседствовал целый лес указателей.

Выйдя на остановке вместе с двумя старушками, Кристал сунула руки в карманы спортивных штанов и огляделась. Она успела забыть, какое отделение назвала ей Даниэлла; помнила только номер палаты: двенадцать. С небрежным видом, как бы случайно, Кристал подошла к ближайшему столбику и прищурилась: тарабарщина какая-то, строчка на строчке, слова такие, что язык сломаешь, и стрелки — налево, направо, наискось. Читала Кристал еле-еле; печатные знаки в большом количестве вызывали у неё смятение и враждебность. Исподтишка разглядев стрелки, она поняла, что на них вообще нет ни одной цифры, и двинулась следом за старушками-попутчицами к двойным стеклянным дверям.

В вестибюле толпились люди; здесь вообще невозможно было сориентироваться. Она увидела оживлённый магазинчик за стеклянной перегородкой; ряды пластмассовых стульев, сплошь занятых, как ей показалось, людьми, жующими сэндвичи; в углу — кафе без единого свободного места, а в середине — вроде как шестигранный прилавок, где перед мониторами сидели женщины, отвечавшие на вопросы посетителей. К ним и направилась Кристал, не вынимая руки из карманов.

— Двенадцатая палата где? — хмуро спросила она.

— На третьем этаже, — в тон ей ответила женщина.

Самолюбие не позволило Кристал задать уточняющие вопросы; она отошла в сторону, увидела в дальнем конце вестибюля лифты и вошла в тот, который отправлялся наверх. Палату она искала минут пятнадцать. Почему, спрашивается, не написать на стрелках цифры вместо этих идиотских длинных слов? Когда она, поскрипывая кроссовками по линолеуму, шла вдоль нескончаемой стены салатного цвета, кто-то окликнул её по имени:

— Кристал?

Это была её тётка Черил, рослая, широкая в кости, с чёрными у корней волосами, крашенными в бананово-жёлтый цвет, одетая в джинсовую юбку и тесную белую маечку. Толстые руки от костяшек пальцев до плеч покрывала татуировка; в каждом ухе болталось множество золотых обручей, похожих на кольца для занавесок. В руке она держала банку кока-колы.

— А эта, стало быть, не соизволила? — спросила Черил, широко, как часовой, расставив голые ноги.

— Кто?

— Терри. Не пожелала прийти?

— Да она не в курсах. Я и сама токо услыхала. Мне Даниэлла позвонила.

Черил откупорила банку и начала заглатывать кока-колу; поверх жестянки за Кристал следили крошечные глазки, утонувшие в широком плоском лице; покрытая белыми крапинками кожа напоминала свиную тушёнку.

— Это я ей сказала тебе позвонить. Мать честная, старуха трое суток лежала пластом, и ни одна сволочь к ней не заглянула. Представляю, каково ей было. Чёрт-те что.

Кристал не спросила, почему сама Черил не прошла два шага до Фоули-роуд, чтобы известить Терри. Как видно, сёстры опять расплевались. Отследить их отношения не было никакой возможности.

— Где её палата? — спросила Кристал.

Черил повела её за собой, громко шлёпая по линолеуму резиновыми босоножками без задников.