— О, нет, — она отпустила его руку и обхватила ладонями его лицо. — Предполагается, что ты должен рассказывать мне об этих вещах. Как еще я смогу помочь тебе?

— Да, Мэм, — мягко отозвался он. Слава Богу, она купилась на это.

Бен расслабился и сел рядом с ней. Он задавил в себе чувство вины. Да, внутренне он сопротивляется положению раба, но это его проблема. Он возьмет себя в руки, и все будет хорошо. Совершенно не нужно напрягать ее рассказами о своей внутренней борьбе. Иначе она порвет с ним и даст ему свободу для его же собственного гребаного блага. Вот как она это воспримет. Она заботилась о нем гораздо больше, чем он сам.

И когда их губы встретились, а она прильнула к нему, он упивался чувством, что его лелеют и дорожат им.

Возвращаться домой к ней было… было тем, о чем мечтает каждый солдат. Все эти долгие одинокие ночи за тридевять земель научили его ценить эти моменты. Да, вот ради чего это все было.

Мягкие губы, заботливое сердце. Он вздохнул, когда она отстранилась.

Анна подняла корзину, стоявшую рядом с ней, и заглянула в нее.

— Карамель?

— С майским праздником[15], Анна… Госпожа.

Она удивилась его жесту, потом ее лицо озарилось радостью.

— Какой чудесный выбор. Последние несколько дней мне ужасно хотелось карамели, — она развернула обертку и положила конфету в рот.

От удовольствия она издала низкий стон. И у него встал. Черт, у него встает на все, имеющее к ней отношение… и это означало, что он проводил много времени в полувозбужденном состоянии.

Не очень полезно для здоровья.

С другой стороны, у него никогда не было столько секса в жизни, так что, возможно, одно компенсирует другое.

Когда она взяла следующую конфетку, он взглянул на перила.

— Что за веревка? Ты планировала сделать какую-то цветную штуку для бондажа?

Ее смех напомнил ему низкие ноты ее саксофона.

— Бондажа? — она провела рукой по завязанной узлом веревке. — Только если ты любишь подвешивать листву. Вообще-то, это должно было стать для тебя сюрпризом.

Аккуратно она продела один шнур через бусину и привязала под ней еще три шнура.

Почему это выглядит столь знакомым? Листву… Он улыбнулся.

— Это, чтобы подвешивать растения. Макраме?

— М-м-м. У тебя дома много открытого пространства и более чем достаточно растений. Хлорофитум и виноградные лозы будут смотреться потрясающе, если подвесить их в углах.

Ему потребовалась минута для осознания, что она думала о нем и потратила много времени, чтобы создать нечто предназначенное специально для него. Черт.

Да, его место именно здесь.

— Бен?

— Прости. Отвлекся, — он мысленно представил складское пространство своего жилища. — Ты права. Подвешенные растения будут потрясающе смотреться. Спасибо. — И у него действительно было до хрена зелени. Он принес домой несколько растений, чтобы научиться снимать листву при разном освещении. И продолжал покупать новые, потому что они сделали его унылый пустой склад похожим на дом, а не на казарму или пустыню.

Возможно, он переборщил.

Может быть, ему принести часть из них сюда, если у нее найдется для них место. Он пробежался взглядом по интерьеру и не заметил ничего подобного.

— Почему у тебя нет ни одного растения?

— У меня нет? — она равнодушно огляделась вокруг, будто ожидая увидеть зелень. — Наверное, просто никогда не задумывалась об этом.

Так же как никогда не задумывалась о том, чтобы завести кошку или собаку? Тем не менее, женщина обожала Бронкса и проводила часы, работая с детьми из приюта и нянча ребенка Зета.

Видимо, даже у выдающихся Домин были слепые пятна в их собственной жизни.

Не дожидаясь этого гребаного разрешения, он прижался спиной к перилам, поднял ее и усадил к себе на колени.

— Бенджамин, — в ее голосе прозвучало предупреждение.

Словно потеряв связь с ней, Бронкс поднялся и свернулся калачиком у ног Анны. Снова.

— Анна, — он запустил руку ей в волосы, — пришло время забыть о детстве. Время понять, что у тебя есть огромное желание заботиться. О людях и о животных. Даже о растениях.

— Я не…

— Ты была ребенком. И теряла домашних животных, которых любила. Тебя разлучали с друзьями.

Черт, он видел скорбь в ее глазах.

— Это тебя измучило, — он не был Домом, чтобы провести сцену и исцелить душу. Он мог только честно высказать все, что думал. Но, если не считать пары «слепых пятен», Анна была одним из самых умных и рациональных людей, которых он знал. Не имело значения, что он довольно грубо сформулировал мысль, ведь она задумалась о том, что он сказал.

Она посмотрела на Бронкса, устроившегося у нее в ногах.

— Ты пытаешься уберечься от новой боли. Я понимаю это. Проблема в том, что ты никого и ничего не впускаешь в свою жизнь, — он сжал ее в объятьях, желая вечно оберегать ее от сердечных страданий. Но это была не жизнь. — Ты показала мне, что правильный ответ на дар жизни — это прожить ее.

Она сидела абсолютно неподвижно, склонив голову. Анна никогда не склоняла голову.

От страха у него пересохло во рту, он забыл, что хотел сказать.

Но когда молчание затянулось, он потерся щекой об ее макушку. Блять, он знал, каково это хотеть уклониться от боли… потому что прямо сейчас лишь одна мысль о том, чтобы ее потерять, была как удар ножом по горлу.

И потом он понял, что хотел добавить к своим словам: неважно, как больно ему будет, он никогда не пожалеет о времени, которое провел с ней.

— Люди и животные, и растения покинут тебя, но… — он глубоко вдохнул, — радость от того, что они были в твоей жизни, неважно как долго, стоит этой печали.

/Мышца за мышцей, она расслабилась. Явно обдумывая его слова.

Думать — это хорошо.

В конце концов, она глубоко вздохнула и посмотрела на него.

— Ты прав, — ее улыбка была печальной. — Я не понимала этого. Как странно. Я никогда даже не задумываться о том, чтобы завести домашнее животное, пока мама не упомянула об этом на прошлой неделе. Но и растений не заводить? Это какое-то извращение. Наверное, я действительно боюсь, что мне снова будет больно.

— Ага, — он понимал почему. Под маской холодного безразличия у Анны скрывалось самое заботливое в мире сердце. Ее родители не знали, как сильно она страдает от каждой потери. Иначе были бы более внимательны к ней.

Она напоминала ему стеклянный нож. Невероятно острый, но пугающе легко бьющийся. И она пробудила в нем все защитные инстинкты, которые у него были.

Но, как и в случае с его товарищами по команде, он не мог сражаться в ее битвах. Анна должна сама оценить риски и решить, двигаться ей дальше или нет.

Он поцеловал ее в губы и почувствовал, как они дрожат.

— Похоже, самое трудное — это осознание. И ты уже готова к переменам. В конце концов, мы с Бронксом здесь.

Услышав свое имя, Бронкс сел… на случай если кто-то почувствовал острую необходимость его погладить.

Анна никогда его не прогоняла и сейчас тоже, хотя и сморгнула слезы. Она щедро делилась теплом с детьми и животными, но была более осторожна с женщинами и еще более осторожна с мужчинами.

Но не с Беном. Больше нет. Ее доверие было одной из самых больших его побед.

Он заставил себя ослабить объятия.

— Пока ты играешь с веревками, как насчет того, чтобы я приготовил ужин?

— На самом деле я замариновала курицу, — она улыбнулась, и он увидел, что его Домина вернулась. — Я готовлю, а ты будешь все убирать.

Не так уж плохо. Она готовила гораздо лучше, чем он.

— Да, Мэм.

В гостиной он внимательно оглядел бело-голубой декор. Ему подумалось, что африканские фиалки будут отлично смотреться здесь.

***

Пару часов спустя Анна вышла на веранду. Бен убирался на кухне. Он притворился, что терпеть не может мыть кастрюли, и что-то проворчал. К несчастью для него, она знала, что он просто разыгрывает спектакль. На самом деле там не было ничего сложного. В отличие от него, она мыла посуду во время готовки.