Старинный прием ловли «на слабо». Говоришь тем, кто крупнее тебя, что они зассали и всё, после этого можешь вести туда, куда захочешь. Но недалеко и желательно при свете, а то засандалят по затылку, да и оставят лежать на твердом асфальте. А то и в кусты зашвырнут, чтобы сильно не отсвечивал.

— Да с какого хрена нам с тобой туда идти? — хмыкнул Макар. — Я лучше догоню сейчас этих… Да потом поломаем слегка твоего дружка, а этой шлюхе я всё выс…

Шлёп!

Мокрый звук пощечины прозвучал неожиданно громко на аллее. На нас оглянулись и в этот миг я понял, что это моя рука залепила открытой ладонью по щеке Макара.

О как, сам от себя такого не ожидал. Похоже, что моё тело решило само так отреагировать на оскорбление будущей матери.

— Не смей так называть Ирину, — проговорил я медленно. — Ты даже волоса её недостоин!

Голова Макара слегка мотнулась от прилетевшей плюхи, но сейчас возвращалась на место. Нарочито неторопливо. На щеке отпечаталась красная полоса.

— Макар, чего ты стоишь? Ушатай этого дохляка, — сказал его товарищ справа.

— Не здесь, — через силу улыбнулся Макар. — Пошли во дворик. Нам и в самом деле не нужны лишние уши и глаза.

— Вы тоже можете присоединиться, — сказал я его друзьям. — Чего тут мерзнуть будете?

— Каков наглец, — мотнул головой левый товарищ. — Неужели ни разу в больнице не лежал?

— Лежал. Но когда аппендицит вырезали, — почти миролюбиво сказал я, двигаясь в сторону дворика. — А так… Хорошее здоровье и отменный аппетит. Потому и пошел в армию…

Я шел, а сам ощущал, как понемногу в теле проявляется адреналин. Приходит тот самый страх, который всегда сопровождал человечество на протяжении всего его существования. А вместе со страхом явился и легкий мандраж в коленях.

Страх перед дракой — это естественная реакция организма на агрессивные действия. В этот момент включается инстинкт самосохранения, начинает вырабатываться адреналин. При этом функция мозга притупляется, происходит прилив гормонов к рукам и ногам. Человек должен быстро принять решение — бежать или драться. Принять решение и действовать.

Мы вскоре зашли во дворик. Тут было тихо, только ворковали о чем-то в дальнем углу бабушки на скамейке, да любопытные голуби бродили по щербатому асфальту, кладя поклоны своему голубиному богу и заодно выискивая крошки.

— Ну что, мразота, что ты там говорил про то, что чего-то хочешь? — спросил Макар почти миролюбивым тоном.

Ага, заговаривает зубы. Очень хороший прием, чтобы расслабить собеседника и нанести неожиданный удар в зубы. Вот только я не такой собеседник. Я не буду ждать первого удара. Да и драку как таковую я не планировал. Всё-таки хорошо, что они решили меня закрыть от взора бабушек своими широкими спинами. Так они сдвинулись близко, а мне только это и нужно. Я сделал вид, что делаю шаг к Макару, а сам отставленной ногой ударил в пах крайнего правого.

Тут же ребром ладони нанес удар по шее Макара, а в следующий миг прилетел хороший крюк в солнечное сплетение левого товарища. Товарищ со стоном согнулся и уже ударом в основание черепа отправил его в путешествие по бескрайним просторам бессознательного.

На всё про всё ушло меньше трех секунд. Макар качнулся и осел на землю, как мешок с говном. Остальные легли рядом. Тот, что зажимал пах, скулил по-собачьи и елозил ногами поднимая грязь.

Пришлось смилостивиться и отправить его следом за остальными друзьями. После этого я сразу же пошел обратно.

— Чего это вы там удумали? Эй, куда пошел? — донеслось мне вслед.

Возможно, сидящие поодаль бабушки и запомнили меня, но… Если бы я не поступил так, то день присяги был бы испорчен напрочь. Да и Мишке с Ириной было бы неприятно, а Мишке ещё и больно.

Так что никаких угрызений совести по поводу того, что на асфальте остались лежать трое крепких парней, я не испытывал. Они тоже бы не испытывали, если бы на их месте был бы я.

Я забежал за сигаретами. По пути взял три бутылки из темно-коричневого стекла, с наклеек которых весело скалился Буратино.

Когда вернулся, то отец Семена спросил:

— Ты что там, в очереди стоял? В Москве тоже очереди?

— Да так, — протянул я лимонад. — Много любителей шипучки появилось. Вот и пришлось задержаться. Ну что, берем Мишку, его подругу и на Красную площадь?

— Да, конечно, — улыбнулась мать Семена и взяла из моих рук чуть запотевшую бутылку.

Я думаю, что роль хорошего сына удалась мне в полной мере. Вроде был предупредительным, обходительным, веселым и задорным. Таким, чтобы меня запомнили, как взрослого и неунывающего мужчину.

Мишка с Ириной вроде как и были с нами, но держались чуть поодаль. Ирина смущенно опускала глаза, когда родители Семена по тому или иному вопросу обращались к Мишке. Забавно было видеть подобное смущение. Особенно забавно было мне, жителю двадцать первого века с его свободными нравами и сексуальной раскрепощенностью.

Вот скажи этим людям, что через пятьдесят лет на голубом экране начнут скакать голозадые девицы и голозадые мужики, а по вечерам начнут вытаскивать грязное семейное бельё и размахивать им по федеральным каналам — в крайнем случае покрутят пальцем у виска. Не поверят мне, что скандалы, пошлость и фиглярство займут место вечерних концертов, многосерийных фильмов, образовательных программ.

Нет, концерты будут, но…

Признаться честно, может и поворчу по-стариковски, но те песни, что сейчас звучат по радиоприемнику в казарме и те, что играли в машине из магнитолы — две большие разницы. Редкие экземпляры эстрады ещё пытались что-то преподнести, но хорошие песни обычно не доходили до эфиров радио — хорошие песни были непопулярны. Такие песни вызывали эмоции, а не просто ставились для того, чтобы зажечь в танце "джига-дрыга". Потому и приходилось самородкам выкладывать своё творчество в интернет. А уже оттуда по крупицам их выковыривали. Как мелкие бриллиантики из огромной кучи дерьма. Выковыривали и делились между такими же единомышленниками.

Таким бриллиантом в своё время стал для меня Николай Носков. А ведь он где-то в эти года служил, правда под Мурманском на Северном флоте. Но его песни постоянно звучали в моем сборнике. А уж без песни «Павшим друзьям» редко обходились какие-то посиделки с сослуживцами… Когда от музыки и голоса мурашки ползли по коже, а пальцы зло сжимали рюмку с пьянящим ядом…

Но это всё будет в будущем, а пока…

А пока что Москве исполнялось восемьсот двадцать пять лет. В отличие от тех празднеств, которые я помнил — сейчас не было никакого ажиотажа по поводу празднования. Вроде как будет и будет день города завтра, но… будет и будет. Подумаешь. Не такое уж это большое событие для обычного трудового народа. И не надо было осваивать деньги на празднование, из которых немалая часть оседала в карманах устроителей.

Сейчас же улицы были полны школьниками и школьницами. Школьная форма попадалась повсюду, куда только кинешь взгляд.

Первое сентября… Через восемь лет, и я вот также пойду в первый класс. И мои глаза будут вот также гореть предвкушением вхождения в новую стадию жизни. В ту самую, в которую уже входили старшие ребята с нашего двора. Эх, помню, как я им тогда завидовал — ведь им не нужно было есть манную кашу с комочками, а после обеда ложиться спать. Они могли сделать что-то, что называлось «домашкой», а потом до вечера гулять. До тех пор, пока с балкона не донесется крик:

— Сережка-а-а! Домо-о-ой!

Но это будет не сейчас. Да и будет ли вообще?

Будет. Я смотрел на Мишку и Ирину. Смотрел и понимал, что будет. И я приложу к этому все усилия.

После прогулок по Москве и посещения Красной площади (в мавзолей мы так и не попали), мы приехали на место учебы. Были сказаны нравоучительные слова, потом объятия, пожелания и влажные поцелуи в щеку. После всего этого мы с Мишкой простились с родителями Семёна.

Ирина уехала чуть раньше, сказала, что родители будут волноваться, если не вернется вовремя. Я видел, как она пожала руку Мишке. Если бы не было родителей Семёна, то может быть даже подставила бы щёку. Но…