– Ты мне угрожаешь, Нофрет? – спросил Камени.

– Возможно.

Мгновение он со злостью смотрел на нее, затем склонил голову.

– Я сделаю, что ты скажешь, Нофрет, но думаю, тебе придется об этом пожалеть.

– Ты угрожаешь мне, Камени?

– Я предупреждаю тебя…

День шел за днем, и Ренисенб порой казалось, что она живет как во сне.

Дальнейших робких попыток подружиться с Нофрет она не предпринимала. Теперь она ее боялась. В Нофрет было что-то такое, чего Ренисенб не могла понять.

С того дня, когда произошла ссора во дворе, Нофрет изменилась. В ней появилась какая-то странная удовлетворенность, ликование, которые были непостижимы для Ренисенб. Иногда ей думалось, что смешно и глупо считать Нофрет глубоко несчастной. Нофрет, казалось, была довольна собой и всем, что ее окружало.

А в действительности все вокруг Нофрет изменилось, и определенно не в ее пользу. В первые дни после отъезда Имхотепа Нофрет намеренно, по мнению Ренисенб, сеяла вражду между членами их семьи и преуспела в этом.

Теперь же все в доме объединились против пришелицы. Прекратились ссоры между Сатипи и Кайт. Сатипи перестала ругать вконец растерявшегося Яхмоса. Себек стих и хвастался куда меньше. Ипи стал вести себя более уважительно к старшим братьям. В семье, казалось, воцарилось полное согласие, но оно не принесло Ренисенб душевного спокойствия, ибо породило стойкую скрытую неприязнь к Нофрет.

Обе женщины, Сатипи и Кайт, больше с ней не ссорились – они ее избегали. Не затевали с Нофрет разговоров и, как только она появлялась во дворе, тотчас подхватывали детей и куда-нибудь удалялись. И в то же время в доме стали случаться мелкие, но странные происшествия. Одно льняное одеяние Нофрет оказалось прожженным чересчур горячим утюгом, а другое запачкано краской. За ее одежды почему-то цеплялись колючки, а возле кровати нашли скорпиона. Еда, которую ей подавали, была то чересчур переперчена, то в нее вовсе забыли положить специи. А однажды в испеченном для нее хлебе очутилась дохлая мышь.

Это было тихое, мелочное, но безжалостное преследование – ничего очевидного, ничего такого, к чему можно было бы придраться, – одним словом, типичная женская месть.

Затем, в один прекрасный день, старая Иза призвала к себе Сатипи, Кайт и Ренисенб. За креслом Изы уже стояла Хенет, качая головой и заламывая руки.

– Чем, мои умные внучки, – спросила Иза, вглядываясь в женщин с присущим ей ироническим выражением на лице, – объяснить, что одежды Нофрет, как я слышала, испорчены, а ее еду нельзя взять в рот?

Сатипи и Кайт улыбнулись. Улыбка их отнюдь не грела душу.

– Разве Нофрет тебе жаловалась? – спросила Сатипи.

– Нет, – ответила Иза и сдвинула набок накладные волосы, которые она носила даже дома. – Нет, Нофрет не жаловалась. Вот это-то меня и беспокоит.

– А меня нет, – вскинула свою красивую голову Сатипи.

– Потому что ты дура, – заметила Иза. – У Нофрет вдвое больше ума, чем у каждой из вас…

– Посмотрим, – усмехнулась Сатипи. Она, по-видимому, пребывала в хорошем настроении и была довольна собой.

– Зачем вы все это делаете? – спросила Иза. Лицо Сатипи отвердело.

– Ты старый человек, Иза. Не хотелось бы говорить с тобой непочтительно, но то, чему ты уже не придаешь значения, остается важным для нас, ибо у нас есть мужья и малые дети. Мы решили взять дело в свои руки и наказать женщину, которая пришлась нам не ко двору и не по душе.

– Отличные слова, – сказала Иза. – Отличные. – Она хихикнула. – Только не все годится, что говорится.

– Вот это верно и умно, – вздохнула Хенет из-за кресла.

Иза повернулась к ней.

– Хенет, что говорит Нофрет по поводу происходящего? Ты ведь знаешь. Все время крутишься при ней.

– Так приказал Имхотеп. Мне это противно, но я обязана выполнять волю господина. Не думаешь же ты, я надеюсь…

– Мы все это знаем, Хенет, – прервала ее нытье Иза. – Что ты всем нам предана и что тебя мало благодарят. Я спрашиваю, что говорит по этому поводу Нофрет?

– Она ничего не говорит, – покачала головой Хенет. – Только улыбается.

– Вот именно. – Иза взяла с блюда, что стояло у ее локтя, ююбу, внимательно осмотрела и только потом положила себе в рот. А затем вдруг резко и зло сказала:

– Вы дуры, все трое. Власть на стороне Нофрет, а не на вашей. Все, что вы делаете, ей только на пользу. Могу поклясться, что ваши проделки даже доставляют ей удовольствие.

– Еще чего, – возразила Сатипи. – Нофрет одна, а нас много. Какая у нее власть?

– Власть молодой красивой женщины над стареющим мужчиной. Я знаю, о чем говорю. – И, повернув голову, Иза добавила:

– И Хенет понимает, о чем я говорю.

Верная себе Хенет принялась вздыхать и заламывать руки.

– Господин только о ней и думает. Что естественно, вполне естественно в его возрасте.

– Иди на кухню, – приказала Иза. – И принеси мне фиников и сирийского вина, да еще меду.

Когда Хенет вышла, старуха сказала:

– Я чувствую, что замышляется что-то дурное, чую по запаху. И всем этим заправляешь ты, Сатипи. Так будь же благоразумна, коли считаешь себя умной. Не лей воду на чужую мельницу!

И, откинувшись на спинку кресла, закрыла глаза.

– Я вас предупредила – теперь уходите.

– Власть на стороне Нофрет, еще чего! – тряхнула головой Сатипи, когда они очутились возле водоема. – Иза уже такая старая, что в голову ей приходят совсем несуразные мысли. Власть на нашей стороне, а не у Нофрет. Не будем делать ничего такого, что дало бы ей возможность жаловаться на нас с доказательствами в руках. И тогда скоро, очень скоро она пожалеет, что вообще приехала сюда.

– Какая ты жестокая! – воскликнула Ренисенб. Сатипи язвительно проговорила:

– Не притворяйся, будто любишь Нофрет, Ренисенб.

– А я и не притворяюсь. Но в тебе столько злости!

– Я забочусь о моих детях и о Яхмосе. Я не из тех, кто терпит оскорбления. У меня есть чувство собственного достоинства. И я с удовольствием бы свернула этой женщине шею. К сожалению, это нелегко сделать. Можно навлечь на себя гнев Имхотепа. Но, по-моему, кое-что придумать можно.

Копьем, вонзившимся в рыбу, влетело в дом письмо.

Ошеломленные, в полном молчании, Яхмос, Себек и Ипи слушали, что читал им Хори, разворачивая свиток папируса.

– «Разве я не говорил Яхмосу, что возлагаю на него вину за всякую обиду, чинимую моей наложнице? Отныне, покуда ты жив, мы друг другу враги. Я буду стоять против тебя, а ты – против меня. Отныне тебе не место в моем доме, ибо ты не выказал должного почтения моей наложнице. Ты мне больше не сын, не плоть моя. Равно как Себек и Ипи не сыновья мне, не плоть моя. Каждый из вас сотворил зло моей наложнице, чему свидетели Камени и Хенет. Я изгоню вас из дому всех, с детьми и женами! Я был вам кормильцем и защитою, отныне не стану кормить и защищать!»

Хори помолчал, а затем продолжал:

– «Имхотеп, жрец души умершего, обращается к Хори. О ты, кто верно служит мне, пребываешь ли ты во здравии и благополучии? Передай мои благопожелания моей матери Изе и дочери Ренисенб, передай слова приветствия Хенет. Правь моим хозяйством, пока я не вернусь домой, и тем временем составь грамоту, согласно которой наложница Нофрет отныне, как жена моя, обретает право владеть вместе со мной всем, что я имею. Ни Яхмоса, ни Себека я не возьму в совладельцы и не буду им больше опорою, ибо обвиняю их в том, что они причинили зло моей наложнице! Содержи все в сохранности, пока я не вернусь. Как горько, когда сыновья хозяина дома дурно относятся к его наложнице! Что же до Ипи, то предупреди его, что если он причинит хоть малейший вред моей наложнице, он тоже покинет мой дом».

Молчание всех словно парализовало. Затем в порыве ярости с места сорвался Себек.