– Только не советуйтесь чересчур долго, – коротко рассмеялась Кайт. – Мужчины все одинаковы. Да, даже жрецы. Рабски следуют правилам и законам. Торопитесь, говорю я вам, иначе смерть поразит еще кого-нибудь в нашем доме.

С этими словами она скрылась в женских покоях.

– Хорошая женщина, – пробормотал Имхотеп. – Преданная мать, послушная жена, но порой она ведет себя неподобающим образом по отношению к главе дома. Конечно, в такую минуту это простительно. Мы все потрясены и не отдаем отчета своим поступкам.

Он обхватил голову руками.

– Некоторые из нас слишком часто не дают отчета своим поступкам, – заметила Иза.

Имхотеп бросил на нее раздраженный взгляд. Лекарь собрался уходить, и Имхотеп проводил его до галереи, выслушивая последние наставления о том, как следует ухаживать за больным Яхмосом.

Ренисенб вопросительно взглянула на бабушку. Иза сидела неподвижно. Выражение хмурой задумчивости на лице было столь необычно для нее, что Ренисенб робко спросила:

– О чем ты задумалась, бабушка?

– Ты нашла точное слово, Ренисенб. В нашем доме происходят такие странные события, что нельзя не задуматься.

– И правда, события ужасные. Мне так страшно, – вздрогнув, призналась Ренисенб.

– И мне тоже, – сказала Иза. – Хотя, быть может, совсем по другой причине.

И привычным движением сдвинула набок накладные волосы.

– Но Яхмос выжил, – заметила Ренисенб. – Все обошлось.

– Да, – кивнула Иза. – Главный лекарь успел к нему вовремя. В другой раз ему может не повезти.

– По-твоему, такое может случиться снова?

– Я думаю, что Яхмосу, тебе, Ипи, да, пожалуй, и Кайт следует быть очень осторожными в еде и питье. Пусть сначала кто-нибудь из рабов пробует каждое блюдо.

– А тебе, бабушка?

Иза улыбнулась своей иронической улыбкой.

– Я, Ренисенб, старуха и люблю жизнь так, как умеют ее любить старики, наслаждаясь каждым часом, каждым мигом, которые им еще суждено прожить. Изо всех нас больше всего возможности остаться в живых у меня, потому что я куда более осторожна, нежели вы.

– А мой отец? Не может же Нофрет желать зла моему отцу?

– Твоему отцу?.. Не знаю… Да, не знаю. Я пока не во всем разобралась. Завтра, когда я как следует все продумаю, я еще раз поговорю с пастухом. В его рассказе есть что-то такое…

И, нахмурившись, она умолкла. Потом, вздохнув, поднялась и, опираясь на палку, заковыляла к себе, А Ренисенб направилась в покои, где лежал брат. Он спал, и она тихо вышла. Постояв секунду в нерешительности, она пошла к Кайт. И, незамеченная, остановилась на пороге, наблюдая, как Кайт, напевая, укачивает ребенка. Лицо Кайт снова было спокойным и безмятежным – настолько, что на мгновенье все трагические события последних суток показались Ренисенб лишь сном.

Она вернулась в свои покои. На столике среди коробочек и горшочков с маслами и притираниями лежала принадлежавшая Нофрет маленькая шкатулка для украшений.

Ренисенб смотрела на нее, держа на ладони, и думала. Этой шкатулки касалась Нофрет, брала ее в руки. Она принадлежала ей.

И снова жалость к Нофрет охватила Ренисенб. Нофрет была несчастна. И, наверное, держа эту шкатулку в руках и думая о том, как она несчастна, разжигала в себе злобу и ненависть… Даже сейчас эта ненависть не угасла… Нофрет еще жаждет мести… О, нет, нет!

Почти машинально Ренисенб расстегнула обе застежки и сдвинула крышку. Внутри лежали сердоликовые бусы, половинка разломанного надвое амулета и что-то еще…

Сердце у Ренисенб отчаянно колотилось, когда она вынула из шкатулки ожерелье из золотых бусинок с золотыми львами, свисающими посередине…

Эта находка очень напугала Ренисенб.

Она сразу же положила ожерелье обратно в шкатулку, задвинула крышку и застегнула застежки. Ее первым порывом было никому не говорить о своей находке, и она даже боязливо оглянулась по сторонам, желая убедиться, что никто ничего не видел.

Ренисенб провела бессонную ночь, ворочаясь с боку на бок и никак не находя для головы удобного положения на резном деревянном подголовнике.

К утру она приняла решение с кем-нибудь поделиться своим открытием. Уж слишком тяжко было хранить его в тайне. Дважды за ночь она приподнималась посмотреть, не стоит ли Нофрет возле ее кровати. Нет, в покоях никого не было.

Вынув ожерелье с львиными головами из шкатулки, Ренисенб укрыла его в складках своего одеяния. И едва успела это сделать, как в покои к ней ворвалась Хенет с горящими от радостного возбуждения глазами – она могла поведать свежую новость.

– Только представь, Ренисенб, – ну не ужас ли? – мальчишку, этого пастуха, знаешь, нашли нынче утром крепко спящим возле кукурузного поля, его трясли и кричали ему в ухо, но, видно, он никогда больше не проснется. Словно напился макового настоя, – может, так и было – но если так, кто ему дал этого настоя? Из наших никто, я уверена. И вряд ли он отыскал его сам. Вчера еще следовало бы это предусмотреть. – Хенет схватилась за один из своих многочисленных амулетов. – Да защитит нас Амон от злых духов из Царства мертвых! Мальчишка рассказал нам, что видел. Признался, что видел Ее. Значит, Она вернулась и напоила его маковым настоем, чтобы его глаза закрылись навсегда. О, Она очень могущественна, эта Нофрет! Она ведь, знаешь, побывала и в других странах. И там, наверное, обучилась колдовству. Нам грозит опасность, всем без исключения. Твой отец должен принести в жертву Амону несколько волов, целое стадо, если понадобится, – сейчас не время скупиться. Нам нужно искать защиты. Обратиться к твоей матери – вот что Имхотеп хочет сделать. Так посоветовал жрец Мер-су. Написать послание в Царство мертвых. Хори сейчас составляет его. Поначалу твой отец хотел взывать к Нофрет, просить ее, знаешь, вот так:

«Превосходнейшая Нофрет, в чем моя вина пред тобою, что ты…», и так далее. Но верховный жрец Мерсу сказал, этим не отделаешься. Твоя мать Ашайет была из знатной семьи. Брат ее матери был правителем, а ее собственный брат главным виночерпием у великого визиря в Фивах. Как только ей станет известно о наших бедах, она уж постарается сделать так, чтобы простой наложнице не было позволено губить ее детей. И тогда справедливость восторжествует. Вот Хори сейчас и составляет послание к ней.

«Надо разыскать Хори, – подумала Ренисенб, – и рассказать о найденном ожерелье со львами. Но если Хори составляет послание, да еще вместе со жрецами из храма Исиды, то поговорить с ним наедине вряд ли удастся. Пойти к отцу? Без толку», – покачала головой Ренисенб. Она уже давно утратила свою детскую веру во всемогущество отца. Теперь она знала: в минуту трудности он приходит в отчаяние и вместо того, чтобы проявить твердость и решительность, напускает на себя важный вид. Не будь Яхмос болен, она могла бы поговорить с ним, хотя и сомневалась в его способности дать мало-мальски разумный совет. Наверное, стал бы убеждать ее довести все до сведения Имхотепа.

А этого-то, все отчетливее сознавала Ренисенб, во что бы то ни стало следовало избежать. Первое, что сделал бы Имхотеп, это оповестил о случившемся всех вокруг. А Ренисенб инстинктивно чувствовала необходимость сохранить свое открытие в тайне, хотя и вряд ли была в состоянии объяснить, по какой именно причине.

Нет, только Хори может дать ей правильный совет. Хори всегда знает, как поступить. Он заберет у нее ожерелье, а вместе с ожерельем исчезнут тревога и страх. Он посмотрит на нее своими добрыми печальными глазами, и у нее сразу станет легко на сердце…

На миг у Ренисенб родилось искушение довериться Кайт. Нет. Кайт ничем не поможет, она даже слушать как следует не умеет. Конечно, если увести ее подальше от детей… Нет, бесполезно, Кайт славная, но глупая.

«Остаются еще Камени и бабушка, – пришло на ум Ренисенб. – Камени?..» Было что-то заманчивое в мысли рассказать обо всем Камени. Она отчетливо представила себе его лицо, сначала оживленное и веселое, потом озабоченное… Ему станет тревожно за нее, а может, вовсе не за нее?