– Я не хотел писать, говорил, что мне это не по душе… И, между прочим, Ренисенб, клянусь, в письме не было ни слова против тебя.
– Мне это безразлично.
– А мне нет. Невзирая ни на какие приказы Нофрет, я бы никогда не написал ничего такого, что могло бы быть тебе во вред. Прошу тебя, Ренисенб, верь мне.
Ренисенб с сомнением покачала головой. Попытки Камени оправдаться звучали для нее неубедительно. Она чувствовала себя оскорбленной и сердилась на Камени: ей казалось, что он в какой-то степени предал ее. Хотя что с него спросить? Ведь он ей чужой, хоть и родственник по крови, но чужой человек, приехавший к ее отцу из далеких краев. Он был всего лишь младшим писцом, получившим распоряжение от своего господина и безропотно выполнившим его.
– Я писал только правду, – настаивал Камени. – В письме не было ни слова лжи, клянусь тебе.
– Конечно, – согласилась Ренисенб, – лжи там и быть не могло. Нофрет слишком умна для этого.
Значит, старая Иза оказалась права. Эти мелкие гадости, которым так радовались Сатипи и Кайт, лишь сослужили службу Нофрет. Нечего удивляться, что с ее лица не сходила злорадная ухмылка.
– Она плохая, – сказала Ренисенб, отвечая своим мыслям. – Очень плохая.
– Да, – согласился и Камени, – она дурная женщина.
Ренисенб повернулась и с любопытством посмотрела на него.
– Ты знал ее и до приезда сюда, верно? Ты был знаком с ней там, в Мемфисе?
Камени смутился.
– Я знал ее совсем немного… Но слышал про нее. Говорили, что она гордая, заносчивая и безжалостная, из тех, кто не умеет прощать.
Ренисенб вдруг сердито вскинула голову.
– Я не верю тому, что написал отец, заявила она. – Он не выполнит своих угроз. Сейчас он сердится, но по натуре он человек справедливый, и, когда вернется домой, он нас простит.
– Когда он вернется, – сказал Камени, – Нофрет постарается сделать так, чтобы он не изменил своего решения. Она умна и своего добьется, к тому же, не забудь, она очень красивая.
– Да, – согласилась Ренисенб, – она красивая. – И двинулась в сторону дома. Почему-то слова Камени о том, что Нофрет очень красивая, показались ей обидными…
Всю вторую половину дня Ренисенб провела с детьми. Пока она с ними играла, неясное чувство боли, сжимавшей ее сердце, исчезло. Уже почти село солнце, когда она поднялась на ноги, пригладила волосы и расправила складки на мятой и перепачканной одежде. Интересно, почему это ни Сатипи, ни Кайт ни разу не вышли во двор?
Камени давно ушел. Ренисенб направилась к дому. В главном зале никого не было, и она прошла вглубь, на женскую половину. В своих покоях дремала Иза, а ее маленькая рабыня ставила метки на куски полотна. В кухне пекли трехугольные караваи хлеба. Дом словно опустел.
Ренисенб вдруг стало одиноко. Куда все подевались?
Хори, наверное, поднялся к себе наверх. Может, и Яхмос с ним или он пошел на поля? Себек и Ипи, скорее всего, при стаде или приглядывают за тем, как засыпают в закрома зерно. Но где Сатипи с Кайт, и где, да, где Нофрет?
В просторных покоях, которые облюбовала для себя Нофрет, терпко пахло ее притираниями. Ренисенб остановилась в дверном проеме и обвела взглядом деревянный подголовник кровати, шкатулку с украшениями, кучку браслетов из бусинок и кольцо с лазуритовым скарабеем. Душистые притирания, масла, одежды, белье, сандалии – все говорило о том, что их владелица Нофрет была чужой в этом доме и даже врагом.
«Где, интересно, сама Нофрет», – подумала Ренисенб.
Она пошла к дверям, ведущим на задний двор, и столкнулась с Хенет.
– Куда все подевались, Хенет? В доме никого нет, кроме бабушки.
– Откуда мне знать, Ренисенб? Я занята работой, помогаю ткать, приглядываю за тысячью и одним делом. Мне некогда гулять.
Это означает, решила Ренисенб, что кто-то отправился на прогулку. Может, Сатипи поднялась вслед за Яхмосом к гробнице, чтобы и там досаждать ему упреками? Но где тогда Кайт? Как не похоже на Кайт так надолго оставлять своих детей!
И снова, словно подводным течением, пронеслась мысль: «А где Нофрет?»
И Хенет, будто прочитав ее мысль, тотчас откликнулась:
– Что касается Нофрет, то она уже давно пошла наверх, к Хори. – И Хенет язвительно рассмеялась. – Вот Хори ей ровня. Он тоже человек умный. – Она придвинулась к Ренисенб совсем близко. – Ты даже не представляешь себе, Ренисенб, как я переживаю из-за всей этой истории. В тот день – помнишь? – она явилась ко мне с отпечатком пощечины Кайт, и кровь текла у нее по лицу. Она позвала Камени, чтобы он писал, а меня заставила подтвердить, что я все видела собственными глазами. И разве я могла сказать, что ничего не видела? О, она очень умная. А я, вспоминая все это время твою дорогую мать…
Но Ренисенб, не дослушав ее, выбежала из дверей в золотой закат вечернего солнца. Скалы уже окутала густая тень – как прекрасен был мир в этот час!
Дойдя до тропинки, ведущей наверх, к гробнице, Ренисенб ускорила шаг. Она поднимется туда и разыщет Хори. Да, разыщет Хори. Так она всегда поступала в детстве, когда у нее ломались игрушки, когда она чего-либо не понимала или боялась. Хори был сам как скала – несгибаемый, стойкий, твердый духом.
«Все будет в порядке, как только я доберусь до Хори», – убеждала себя Ренисенб.
И снова ускорила шаг. Она почти бежала.
Потом вдруг увидела, что навстречу ей идет Сатипи. Сатипи, должно быть, тоже побывала наверху.
Как странно идет Сатипи: шатается из стороны в сторону, спотыкается, словно слепая…
Когда Сатипи увидела Ренисенб, она замерла на месте, прижав руку к груди. Ренисенб подошла к ней и была поражена, увидев ее лицо.
– Что случилось, Сатипи? Тебе плохо?
– Нет, нет.
Голос у Сатипи был хриплым, глаза бегали.
– Ты что, заболела? Или испугалась? Что произошло?
– Что могло произойти? Ничего не произошло.
– Где ты была?
– Я ходила наверх, искала Яхмоса. Его там нет. Там никого нет.
Ренисенб смотрела на нее во все глаза. Перед ней была другая Сатипи, словно она разом лишилась твердости характера и решительности.
– Пойдем, Ренисенб. Пойдем домой. Рука ее чуть приметно дрожала, когда она схватила Ренисенб за плечо, принуждая повернуть назад, и это прикосновение вызвало у Ренисенб внезапный протест.
– Нет, я поднимусь наверх.
– Говорю тебе, там никого нет.
– Я хочу посидеть и посмотреть на реку.
– Но уже поздно. Солнце почти село.
Пальцы Сатипи впились ей в плечо. Ренисенб попыталась вырваться.
– Пусти меня, Сатипи.
– Нет. Пойдем вместе назад.
Но Ренисенб уже удалось вырваться, и она бросилась вверх по тропинке.
Там что-то есть, инстинктивно чувствовала она, что-то есть… Она ускорила шаги…
И тут она увидела – в тени от скалы что-то лежит… Она подбежала.
И ничуть не удивилась тому, что увидела. Словно именно это ожидала увидеть.
Нофрет лежала навзничь в неестественной позе. Ее открытые глаза были безжизненны.
Наклонившись, Ренисенб дотронулась до холодной, уже застывшей щеки. Потом выпрямилась, не отводя взгляда от Нофрет. Она не слышала, как сзади подошла Сатипи.
– Наверное, она упала, – сказала Сатипи. – Шла по тропинке наверх и сорвалась…
Да, подумала Ренисенб, возможно, именно так и случилось. Нофрет сорвалась со скалы и, пока падала, несколько раз ударилась об известняковые глыбы.
– Возможно, увидела змею, – говорила Сатипи, – и испугалась. На тропинке часто можно встретить спящих на солнце змей.
Змеи. Да, змеи. Себек и змея. Змея, голова у нее разбита, она лежит на солнце. И Себек с горящими от ярости глазами…
Себек… Нофрет…
– Что случилось? – раздался голос Хори. Ренисенб с облегчением вздохнула. К ним подошли Хори и Яхмос. Сатипи принялась с жаром объяснять, что Нофрет, по-видимому, сорвалась со скалы.
– Она, наверное, поднималась, чтобы разыскать нас, но мы с Хори ходили проверять оросительные каналы. Нас не было здесь около часа. А когда шли обратно, увидели, что вы стоите здесь, – сказал Яхмос.
