В речке искупаются, на тренировку Темкину сходят — Толик его в коридоре подождет, потом опять просто так бродят. Весь свой город исколесили. Где не побывали только. Даже в знаменитой Клопиной деревне.

Давно-давно, когда ни Толика, ни Темки на свете не было и война шла, в город их приходили эшелоны. Выходили из них люди, вытаскивали тяжелые ящики, везли на лошадях в разные места, где днем и ночью костры горели. Зима была, кострами отогревали землю, а потом вбивали в нее железные балки, строили торопливо заводы, ставили в холодных цехах станки, которые в ящиках привезли. Холодно было, померли многие по дороге от голода, а станки привезли, как новенькие — в смазке, не попорченные ржой, чтоб сразу, без проволочек можно было делать снаряды.

Тетя Поля говорила Толику, о себе люди тогда думали мало, работали круглые сутки, в три смены, а жили как попало. Строили деревянные хибарки в длинном овраге, который был в самом центре, между стенок опилки насыпали для теплоты или паровозный шлак. Хибарки росли одна возле другой, как пчелиные соты, и никто не жаловался. Думали: кончится война, построим большие дома, заживем хорошо сразу, да не вышло. Не сразу большие дома построили, да и хибары не сдавались — время-то шло, рождались дети вроде Темки с Толиком, в хибарках народу прибавлялось, и никаких новых домов не хватало, чтобы расселить деревянный овраг. Овраг этот прозвали Клопиная деревня.

Уже выросли Толик с Темкой, люди послевоенного рождения, а Клопиная деревня все существовала, хоть и опустела почти. Дощатыми крестами заколотили окна хибар, и зимой домики заносило непролазными сугробами по самые крыши. Нежилым, пустынным, таинственным становился старый овраг.

Стоя рядом с Темкой на краю обрыва, Толик думал, что сверху Клопиная деревня походит на странное лицо, изрытое оспой, изрезанное морщинами улиц и полосой ручья, протекавшего по дну. Лицо было безмолвным, будто вырезанным из камня, как лица египетских сфинксов из учебника по истории. Но оно не умирало, нет, наоборот. Толику показалось, овраг едва ухмыляется, притворился, что глух и стар, а сам готовится выбросить какую-нибудь штуку.

— Пойдем? — спросил Толика Темка, кивая на овраг.

Тысячу раз разглядывал Толик сверху Клопиную деревню, даже бывал там раньше у каких-то бабкиных знакомых — правда, это было давно, когда окна в хибарках еще сверкали мутными стеклами, а по узким улицам ходили люди. Но идти туда сейчас… Ему стало не по себе, жутковато, но Темка поглядывал на него, улыбаясь, и Толик вспомнил про отважного кита.

Ступеньки крутой лестницы вели их вдоль пустой горбатой улицы. Солнце не забиралось сюда, и прямо посреди дороги росли тощие, но безмерно длинные подсолнухи с маленькими головками.

— К свету тянутся! — сказал про них Темка, как про живых, и они удивленно остановились. Дорогу им пересекала курица с цыплятами. Это было странно и смешно — по вымершей деревне шла такая живность. Мать шагала деловито, не обращая внимания на людей, будто никогда им не принадлежала.

— Во дает! — восхитился Толик смелой курицей.

Сбоку стояла хибара, такая же, как другие, с заколоченными накрест окнами, только дверь была распахнута. Она тихо скрипела на ржавых петлях, чуть шевелясь от незаметного ветерка.

Темка шагнул в хибару, распахнул еще одну дверь и шарахнулся в сторону. В комнате раздался дикий визг, мимо них метнулось чудовище, и Темка расхохотался.

— Да это кошка! — крикнул он. — Их тут уйма.

Они вошли в домик.

На полу лежал толстый слой пыли, и в ней после каждого шага оставались четкие следы. На полу лежали желтые газеты и стопка старых книг.

Толик перевел дыхание.

— А что? — вдруг сказал Темка. — Это идея! Здесь можно жить.

И весело поглядел на Толика.

Толик был в восторге от Темки.

Еще когда они поднимались из Клопиной деревни, Толик, глядя восхищенно на Темкин затылок, решил во всем ему подражать. Кроме бокса. Он даже подстричься решил под бобрик, как Темка.

Все-таки удивительный человек встретился Толику. Ведь небольшой еще, не взрослый, во всяком случае, а какой решительный! Только теперь Толик начинал понимать по-настоящему Темкины слова и про кита, и про то, что человек должен сильным быть. Темка был сильным и волевым и воспитывал в себе силу и волю.

Толик и раньше понимал, что Темка отличается от него — например, он любил дельфинов и китов, считал, что надо заниматься боксом, он много еще других вещей говорил, убежденно говорил, и Толик втайне, в закоулках души завидовал этой Темкиной уверенности. Теперь он завидовал ему, не таясь, и зависть эта была хорошая, потому что одно дело впустую завидовать, а другое — завидуя, стараться быть не хуже.

Нет, не подражать Темке было нельзя. И раньше он нравился Толику — это так, но теперь, после того, что Темка решил там, в Клопиной деревне, его можно было сравнить только с тем отважным китом. Темка шел на таран. Изо всей силы!

Они дружно шагали в ногу. Толик вспомнил знакомую песенку и замурлыкал ее под нос. Темка услышал ее и подхватил. Толик взглянул на небо и запел громче. Они шагали и пели во весь голос, довольные собой и всем, что было.

Они шли, распевали свою песенку во все горло, и прохожие, улыбаясь, оборачивались на них. А чего улыбаться? Тр-ра-ра! Тр-р-ра! — стучали кленовые палочки. Чего улыбаться, Толик пел вполне серьезно. И Темка тоже. Тр-р-ра! Тр-р-ра! — грохотал тугой барабан. Нечего улыбаться!

Они шли в ногу, как военные. Вполне серьезно. И песня у них была военная. Что улыбаться, если идут двое и громко поют? Может, это отряд? Боевой отряд? Разве двое не могут быть отрядом?

Толик все шел и пел и за своим голосом не услышал, как умолк Темка. Как остановился он словно вкопанный. А Толик все шел и шел и обернулся, только отмерив еще шагов десять.

Темка стоял возле пьяного дядьки, а тот валился на него, еле держась на ногах. Темка удерживал его руками, прислонял к стенке, и Толику вдруг показалось, что пьяный пристает к Темке. Он кинулся назад на выручку и вдруг увидел блестящие Темкины глаза.

Эти глаза потрясли Толика.

В глазах у Темки, у отважного Темки, у человека сильной воли, были слезы.

— Иди! — приказал Темка Толику твердым голосом. — Иди домой. Я должен отвести его. Это мой отец.

Толик глядел на пьяного, ничего не понимая.

Это Темкин отец? Не может быть, чтоб у Темки был такой отец! Не может быть, чтоб такие дети были у таких отцов!

Пьяный свесил голову на грудь, полуприкрыв глаза. Рубашка у него была в грязи и порвана: видно, он падал и зацепился за что-то. Время от времени пьяный вскидывал голову, обводил вокруг мутными глазами и выкрикивал:

— Ар-ртюша! Стар-ричок!

Темка закинул руку отца себе через плечо и сделал шаг. Пьяный повалился и едва не уронил Темку. Толик подскочил к ним и подхватил пьяного с другой стороны.

Они вели Темкиного отца по улице, и все уступали им дорогу. Пьяница оказался тяжелый. Толик чувствовал, как по лбу у него струится пот, но утереться было нельзя, и он дул на капельку, которая свисла с носа. Капелька, как назло, не слетала, щекотала, мешала, и Толик злился за это на пьяного.

Рядом пыхтел Темка. Изредка Толик взглядывал на него, и сердце его сжималось. Глаза у Темки расширились, губы тряслись, он побледнел, на виске вздулась вена.

Прохожие оглядывались на них, говорили всяк свое, но чаще другого Толик слышал одну фразу:

— Бедные дети!

«Бедные дети! — злился он. — Не бедные дети, а бедные взрослые — вот что! Вместо того чтоб жалеть, помогли бы лучше».

Они шагали вперед, и Толик заметил, как все больше и больше бледнел Темка. Наконец они остановились у деревянных, почерневших от времени и дождей ворот. Ржавое кольцо в воротах скрипнуло, мальчишки втащили пьяного во двор, а потом по ступенькам — в маленькую темную прихожую. Темка толкнул ногой какую-то дверь, и они очутились со своей ношей в узкой комнатке.

Толик оглянулся и опешил.