На простоту и, так сказать, некую правильность жизни Сократа обращали внимание даже комедиографы, которые хотя и беспощадно критиковали его за специфику интеллектуальной деятельности, тем не менее отдавали должное его стремлению к внутреннему самосовершенству, самоограничению и постоянной борьбе за разумность буквально во всем. Так, по сообщению Диогена Лаэрция, даже последовательный и желчный враг Сократа Аристофан в одной из комедий писал о философе:
Не стоит удивляться тому, что будучи бедным и при этом категорически отказываясь заниматься хоть чем–нибудь, кроме философии, великий философ вряд ли являлся хорошим мужем и отцом. Согласно простым арифметическим расчетам, если учесть что в момент суда над Сократом его старшему сыну Лампроклу было около двадцати, а Софрониск и Менексен были еще маленькими, ясно, что в брак со своей сварливой Ксантиппой философ вступил где–то в возрасте чуть за сорок лет. Интересно, что именно на этот же возраст пришелся пик любовной привязанности к Сократу Алкивиада. И у Элиана даже содержится красочный рассказ о том, что однажды Алкивиад подарил Сократу большой красиво испеченный пирог, однако Ксантиппа сочла, что подношение, посланное любимым любящему, еще сильнее разожжет его чувства, и, по своему обыкновению разозлившись, швырнула этот пирог на пол и растоптала его ногами [31].
Тем не менее, став в мировой истории символом женской сварливости, Ксантиппа с честью вынесла нелегкое испытание быть женой Сократа, пройдя с ним по жизни вплоть до самой его кончины, воспитав трех сыновей Сократа. И надо полагать, что и Сократ, отшучиваясь от Антисфена и заверяя его, что он специально взял себе в жены женщину с таким сложным характером, после которого ему так легко находить общий язык с кем угодно, на самом деле, несколько лукавил [32].
Так, благодаря Ксенофонту, до нас дошел один нравоучительный разговор между Сократом и старшим сыном Лампроклом. Однажды заметив, что сын сердится на мать за ее поучения, Сократ в своей обычной манере довольно быстро убедил его в том, что своими нравоучениями и заботой Ксантиппа только выражает свою любовь к сыну. А в завершение разговора Сократ сказал: «Так вот, сынок, если ты благоразумен, у богов проси прощения за непочтительность к матери, как бы они, сочтя тебя неблагодарным, не отказали бы тебе в своих благодеяниях. А людей остерегайся, как бы они, узнав о твоем невнимании к родителям, не стали все презирать тебя, и как бы тебе не оказаться лишенными друзей. Ведь если люди сочтут тебя неблагодарными к родителям, то никто не будет рассчитывать на благодарность от тебя за твое добро» [33].
Данный пассаж показывает нам, что на самом деле Сократ любил и свою жену, и своих сыновей, испытывал к ним все те отеческие чувства, что характерны для всякого мужа и отца. И даже сообщение Платона о том, что перед тем как выпить бокал с цикутой, Сократ попросил дать ему возможность помыться для того, чтобы не утруждать Ксантиппу омовением своего тела, а затем тепло попрощался с семьей и запретил им наблюдать свое умирание, только показывает нам, что Сократ в своей семейной жизни был все–таки по- своему счастлив, а сварливость Ксантипы — по большому счету лишь один из элементов легенды о Сократе. Скажем, примерно такой же, как и легенда о крайней любовной воздержанности Сократа.
Так, Ксенофонт писал о Сократе: «От любви к красавцам советовал он тщательно воздерживаться, объясняя это тем, что после начала любовных отношений свободный человек тут же превращается в раба, начинает разоряться на вредные удовольствия, перестает заботиться о прекрасном, начинает напоминать сумасшедшего. С учетом же того, что отходить от любви, по мнению Сократа, — как минимум год, да и то с трудом, ведь при любви (при поцелуе), человек словно впрыскивает другому яд, таким образом, по отношению к любовным увлечениям он держался того мнения, что люди, не чувствующие себя гарантированными от них, должны направлять их на такие объекты, которых, без особенно большой надобности тела, душа не примет, и которые, при потребности его, хлопот не доставят. По мнению Сократа, воздержание — есть основа добродетели и он поборол в себе не только страсть к чувственным наслаждениям, но и любовь к деньгам» [34].
Однако вряд ли Ксенофонт был прав в этом вопросе. Застав своего Учителя в возрасте уже за пятьдесят, видимо, он действительно не застал всего того буйства темперамента Сократа, о котором честно рассказывается в тех диалогах Платона, где друзья философа шутливо предупреждают друг друга, чтобы философа не садили рядом с красивыми мужчинами, иначе он так сильно увлечется ими, что будет потерян для всех окружающих [35].
Не вдаваясь чересчур в подробности любовных связей более молодого Сократа, однако, не желая искажать целостное представление о Сократе и превращать его в монаха–схимника, просто приведем один показательный пассаж Платона, описывающий взаимоотношения между Сократом и, видимо, самой крепкой из его любовных привязаннностей, Алкивиадом.
Алкивиад, прибыв пьяным на пир к трагику Агафону, сначала не заметил уже находящегося там Сократа и начал наряжать лентами Агафона. Затем, обернувшись и вдруг увидев Сократа, он сказал:
«— О, Геракл, что же это такое? Это ты, Сократ! Ты устроил мне засаду и здесь. Такая уж у тебя привычка — внезапно появляться там, где тебя никак не предполагаешь увидеть. Зачем ты появился и на этот раз? И почему ты умудрился возлечь именно здесь, не рядом с Аристофаном или с кем–нибудь другим, кто смешон или нарочно смешит, а рядом с самым красивым из всех собравшихся?
Сократ сказал: Постарайся защитить меня, Агафон, а то любовь этого человека стала для меня делом нешуточным. С тех пор, как я полюбил его, мне нельзя ни взглянуть на красивого юношу, ни побеседовать с каким–нибудь красавцем, не вызывая неистовой ревности Алкивиада, который творит невесть что, ругает меня и доходит чуть ли не до рукоприкладства. Смотри же, как бы он и сейчас не натворил чего, помири нас, а то если он пустит в ход силу, заступись за меня, ибо я не на шутку боюсь безумной влюбчивости этого человека.
— Нет, — сказал Алкивиад, — примирения между мной и тобой быть не может, но за сегодняшее я отплачу тебе в другой раз. А сейчас, Агафон, — продолжил он, — дай мне часть твоих повязок, мы украсим и эту удивительную голову, чтобы владелец ее не упрекал меня за то, что тебя я украсил, а его, который побеждал своими речами решительно всех, и притом, не только позавчера, как ты, а всегда, — его не украсил». И взяв несколько лент, он украсил ими Сократа и расположился за столом [36].
Таков был Сократ в самый расцвет своих жизненных сил: хоть и не красивый, но мужественный, хладнокровный, веселый, невозмутимый при жизненных и семейных тяготах, способный на сильные чувства (причем, не только к жене), но, самое главное, по–настоящему увлеченный в жизни только одним — философией. И сам Сократ говорит об этом в платоновском «Горгии»: «Да, я влюблен одновремено и в философию, и в Алкивиада, сына Клиния. Однако, если сын Клиния сегодня говорит одно, завтра — другое, то философия всегда одно и то же. Поэтому любить философию вернее всего!» [37].
Говоря о любви Сократа к философии, нужно сказать, что, наверное, никогда в истории философии сам термин «философия — любомудрие — любовь к мудрости» никогда не был столь уместен, как применительно к Сократу. В отличие от своих великих предшественников и не менее великих последователей, за всю свою жизнь Сократ совершенно не пытался создать какую–либо законченную философскую систему, концепцию или авторскую школу. Сократ в прямом смысле этого слова просто любил философию, просто философствовал, просто рассуждал обо всем на свете, при этом не пытаясь навязывать свои взгляды и не претендуя на то, что они являются окончательно истинными.
