Кроме того, анализ тех нюансов «дела Сократа», которые были связаны с воспитанием в юношестве добродетели управления обществом, лишний раз подтверждает известный тезис о том, что, безусловно, не все отношения между людьми как носителями классового интереса автоматически являются политическими отношениями того или иного уровня, и если эти отношения не имеют своим непосредственным предметом власть (в любой форме ее осуществления), то и политическими они не являются. Однако любые общественные связи и отношения, попадая в сферу классового интереса и будучи опосредованы властью, становятся небезразличными для власти и класса, приобретают политическую окраску. Это может относиться к различного рода уровня групповым и даже межличностным связям и отношениям [23]. В том числе и к отношениям по поводу воспитания будущих граждан государства, к тем отношениям, от которых зависело воспроизводство самого общественного строя.

Подводя же итоги данной главы, следует еще раз подчеркнуть: Воззрения Сократа о природе власти и возможности научения искусству управления молодежи были многократно опаснее для афинской демократии, чем взгляды софистов, зарабатывающих деньги как раз на тех самых представлениях об обыденности и общедоступности власти, что господствовали в среде политического гегемона Афин — демоса. Именно поэтому, при всей критике в свой адрес, софисты все–таки имели возможность для относительно безопасного ведения своей деятельности, а Сократ периодически навлекал на себя неудовольствие тех или иных правительств Афин, как демократических, так и тиранических.

И более подробно об открытых конфликтах Сократа с афинскими властями, — причем как с демократической, так и с пришедшей к власти в 404 году до н. э. властью тиранической, мы поговорим в следующих главах.

Охарактиризовав в работе сущность и эволюцию афинской демократии V века до н. э., рассмотрев биографию и те основные взгляды Сократа, что имели отношение к социально–политической жизни Афин его времени, теперь самое время попытаться совместить все это в тех последних годах жизни этого великого человека, что, собственно говоря, и привели его в вечность.

В главе «Социальный подтекст кризиса афинской демократии в конце V века до н. э.» мы уже осветили историю Афин вплоть до 404 года до н. э., а в главе «Сократ в «Облаках» Аристофана: приглашение на казнь» особенно детально остановились на том моменте, когда Сократ впервые был обвинен в антиобщественной деятельности. Вполне логичным представляется теперь продолжить наш анализ с событий 404 года до н. э., доведя хронологию жизни Сократа вплоть до того момента начала судебного преследования 399 года до н. э., которое мы специально рассмотрим в следующей главе.

Итак, вернемся к афинским события 404 года до н. э., рассмотрев приход к власти тирании Тридцати уже через призму не всего гражданского социума, а применительно к индивидуальной судьбе пусть и стареющего, но зато уже общеэллински известного философа. Известно, что одними из наиболее ярких лидеров тирании были двоюродные братья Критий и Хармид, оба ученики Сократа. Из сообщений Платона (кстати, приходившегося тиранам племянником) и Ксенофонта мы знаем, что старшим был Критий (примерно ровесник Алкивиада), который, первым отучившись у Сократа, впоследствии сам проявил инициативу по введению в кружок Сократа и своего младшего брата Хармида.

Платон посвятил началу взаимоотношений Крития, Хармида и Сократа целый диалог, названный «Хармид». В нем описываются события 431 года до н. э., когда Сократ вернулся после боя у Потидеи и еще имел еще вполне дружеские отношения с Критием, не так давно ходившем слушать Сократа, но к этому времени уже пришедшему к созданию собственной этически- идеологической концепции, видимо, являющейся контрсократовской. Придя в палестру Посейдона Таврия, Сократ садится с Критием и тот сам проявляет инициативу в знакомстве Сократа со своим двоюродным братом Хармидом.

Более того, Критий даже просит Сократа пообщаться с братом и помочь в формировании его становящейся разумности, провести с ним маевтическую беседу [1].

Так начинается сократовский диалог, который можно определить как диалог о рассудительности и пределах познания. Спрашивая Хармида о том, что же такое рассудительность, Сократ получает ответ, что это осмотрительность. Однако, выяснив, что Хармид относит осмотрительность к прекрасным вещам, Сократ легко доказывает, что прекрасное во всех видах человеческой деятельности — напротив, быстрое и стремительное совершение чего–либо, а осмотрительность — это часто плохо. Хармид говорит о том, что рассудительность — это стыдливость. Но Сократ и тут доказывает, что стыдливость нищих — это их гибель, это — плохо, и потому тоже не подходит [2].

Раздражаясь, Хармид хватается за соломинку, которой оказывается фраза, сформулированная его братом Критием, который, как уже говорилось выше, считал себя к этому моменту времени совершенно самостоятельным мыслителем и, поскольку он был самолюбивым, очень гордился своими выводами. Сама фраза Крития (кстати, очень созвучная сократовскому призыву доверять власть только немногим лучшим) звучала так: «Рассудительным является тот, кто занимается своим» [3].

Сократ сразу все понимает и говорит на это Хармиду: «Ах ты, плут! Ведь ты услышал это от нашего Крития или от кого–то другого из мудрецов!» Но находящийся рядом Критий сначала отрицает то, что эти слова принадлежат ему. Далее Сократ быстро доказывает несправедливость данного высказывания на основании того, что в правильно устроенном государстве не может быть закона о том, чтобы все его граждане сами стирали себе, ткали плащи, тачали сапоги, выделывали фляги, скребки, им было запрещено браться за чужие вещи и каждый из них изготавливал бы только свое [4].

Хармид в растерянности, а Сократ уточняет у него (в присутствии Крития): не от дурачка ли какого–нибудь он это услышал. Хармид, защищая брата, остающегося пока инкогнито (но, судя по всему, очень нервничающего), отстаивает то, что человек, сказавший ему это, является очень мудрым. Сократ говорит, что тот, кто это сказал, видимо, сам не знает, что он имеет в виду. И, как передает Платон, с усмешкой посмотрел на Крития.

Критий в это время был уже раздражен. Стерпеть то, что его тезис был разбит, он не смог и сначала сгоряча накинулся на младшего брата, который так неудачно его защищал и который, по мнению Крития, не сумел понять всего скрытого смысла фразы о том, что каждый должен заниматься своим. Затем Критий стал доказывать, что рассудительность — это все–таки заниматься именно своим. Но Сократ и тут опровергает Крития, так как есть множество людей, занимающихся чужими делами, но при этом являющихся вполне рассудительными. Или, скажем, врач может сам не осозновать, что каким–то действием он принес больному пользу, но уже сам факт принесения этой пользы будет являться примером того, что врач — полезный, и, таким образом, объективно рассудительный человек. То есть рассудительность может быть сама по себе и нерассудительная, неосознаваемая. И как же, по словам Сократа, быть в этом случае с самим смыслом слова «рассудительность»? [5].

В ответ Критий говорит: «Если ты считаешь, что из моих прежних утверждений необходимо следует такой вывод, то я скорее от них отступлюсь и не стану стыдиться признания, что я был тогда не прав, чем соглашусь с тем, что рассудительный человек может не осозновать себя как такового». И настаивает на том, что он… явно когда–то унаследовал у самого Сократа: рассудительность — это производная дельфийского «познай самого себя», то есть самопознание [6].

Рассуждая, о чем же все–таки наука рассудительности, Сократ говорит о том, что математика — это наука о четных и нечетных числах, но при этом чет и нечет отличаются от самой науки математики, искусство взвешивать — наука о легком и тяжелом, но тяжелое и легкое — нечто отличное от самой науки взвешивать. А что же такое рассудительность? Критий говорит о том, что это — единственная наука, имеющая своим предметом как другие науки, так и самое себя [7].