Поэтому, уже не идеализируя и не приукрашивая афинскую демократию, следует учитывать, что когда демократическая армия Фрасибула вошла в Афины, в ней тут же зазвучали призывы некоторых из его товарищей по изгнанию устроить резню тех граждан, с которыми состоялось официальное примирение. К чести лидера демократов, Фрасибул все–таки настоял, чтобы был внесен закон о том, чтобы никто не привлекался к суду и не подвергался наказанию за прежние дела; афиняне назвали этот закон амнистией [28].

Тем не менее, источники сообщают нам, что после того как восстановленная Фрасибулом афинская демократия окрепла, демократы все- таки нанесли завершающий удар по тем тиранам, что добровольно перебрались из Афин в Элевсин. В ходе «зачистки» Элевсина, являющегося, кстати сказать, религиозным центром всей Аттики, было убито много граждан. И тогда, чтобы остановить кровавую вакханалию и избежать дальнейшей мести, как говорят Ксенофонт, Аристотель и Юстин, «чтобы память о прошлом не породила новых раздоров, снова была объявлена амнистия и все принесли клятву предать забвению прошлые распри» [29].

Однако, судя по тем сообщениям, что мы имеем в источниках, никто ничего забывать не торопился… Так, Ксенофонт в своей «Греческой истории» доносит до нас весьма показательный эпизод. Когда в конце 400 года до н. э. спартанский полководец Фиброн, готовясь воевать с персами, попросил у афинян помощь в 300 всадников, афиняне, согласно сообщению Ксенофонта, «послали тех, которые служили в коннице, в правление Тридцати, полагая, что для демократии будет выгодно, если они окажутся вдали от родины и погибнут» [30].

Общая атмосфера социальной нетерпимости, столь характерная для афинских демократических низов того времени, явствует и из того общественного раздражения, которое возникло после того, как освободитель Афин Фрасибул пытался дать политические права тем рабам и иностранцам- метекам, что добровольно присоединились к его борьбе против Крития и лично участвовавали в свержении тирании Тридцати. Пообещав это метекам и рабам еще в ходе боев, на практике он столкнулся с противодействием архонта- демократа Архина, который всего спустя месяц после постановления Фрасибула добился его отмены, как противозаконного и нарушающего политические права демоса, сурово охраняющего свои вековые привилегии [31].

Комментируя этот эпизод, выдающийся российский антиковед А. И. Доватур высказался следующим образом: «Афинская демократия ревниво относилась к своим правам: она сразу же аннулировала свое собственное постановление, принятое сразу же после реставрации демократического строя под влиянием чувства радости. Грань между рабами и свободными на этот раз было решено сохранить незыблемой» [32].

Однако, следует заметить, что дело тут не только в пресловутой грани между рабами и свободными, дело в том, что участие в политике приносило низам демоса доход, — заработную плату за участие в работе Народного собрания и суда–гелиэи. Поскольку же до нас дошел сам декрет о награждении метеков, которые приняли участие в свержении режима Тридцати под руководством Фрасибула, и он содержит более трехсот имен, мы можем не сомневаться в том, что это заметным образом «разбавило» бы ряды демоса, лишив многих афинян зарплаты [33]. И вот именно этого демос как раз и не хотел: он по–прежнему стремился быть внутренне спаянной однородной корпорацией, согласованно противостоящей всем иным политическим силам. И позволять размывать себя, делать в себе социальные «вставки» с иной идеологией и политическими традициями правящие в Афинах низы демоса никому не позволяли.

Вообще, анализ произведений Ксенофонта, Аристотеля и Плутарха, описывающих как раз период, предшествующий суду над Сократом, показывает: восстановленная демократия явно ничему не научилась и больше всего на свете стремилась вновь стать той самой прежней демократией эпохи радикального демократа Клеона, о которой мы так много говорили в данной работе, и как раз против которой, собственно говоря, и выступал Сократ.

Сразу после падения Тридцати, в 403 году до н. э., оратор–демократ Аристофон внес закон, чтобы гражданами не считались дети, рожденные не от матери–гражданки [34]. Затем начинаются столь характерные для Афин процессы «подозрительных», когда известных граждан активно привлекали к суду под совершенно надуманными предлогами, по заявлению сикофантов, хотя бы просто для того, чтобы богатые и честолюбивые граждане не строили иллюзий, «кто в доме хозяин». Так пострадали лучшие полководцы и политики Афин первой трети IV века до н. э. — Тимофей и Хабрий. Причем Хабрий, по словам историка Корнелия Непота, «не любил жить на глазах граждан, ибо его широкий образ жизни и слишком независимое поведение не могли не навлечь на него зависть черни, раздраженной чужой славой и богатством» [35].

Чуть выходя за хронологические рамки жизни Сократа, следует отметить, что осенью 390 года до н. э. некоторые греческие города, куда были поставлены гарнизоны Фрасибула, командовавшего афинской эскадрой, направили в Афины жалобы на различные финансовые притеснения. Данные жалобы были использованы врагами Фрасибула, чтобы инициировать против него судебное разбирательство и отрешить его от власти. И это вызвало бурный восторг демоса, который искренне гордился тем, что в демократических Афинах никто не мог похвастаться тем, что он вел за собой народ: народ сам вел за собой своих политиков, требовал, чтобы ему во всем потакали, надоевших политиков попросту выбрасывали за борт политической жизни. Отсюда есть все основания полагать, что если бы не нелепая гибель Фрасибула весной 389 года до н. э. под маленьким малоазиатским городком Аспендом, где он был убит персами во время ночной вылазки прямо в своей палатке, восстановителя афинской демократии, скорее всего, ждала бы участь Сократа…

Характеризуя же саму общественную атмосферу, сформировавшуюся в Афинах рубежа V/IV веков до н. э., о ней можно сказать так: успешно разгромивший имевшую явные оттенки аристократизма тиранию Крития, быстро восстановивший (за счет численного уменьшения среднего класса) в полном объеме свою политическую гегемонию, афинский демос изо всех сил стремился сделать так, чтобы вся цепь трагических для них событий — включая поражение в Пелопоннесской войне, тиранию Четырехсот, тиранию Тридцати, больше никогда не повторилась, а в Афинах по–прежнему господствовали социальные низы.

Для достижения этой цели было мало просто восстановить техникоорганизационную структуру афинской демократии образца Перикла — Клеона. Для этого нужно было решить те обеспечивающие ее существование мировоззренческие и идеологические задачи, что демократы не замечали прежде. Список же их, предположительно, выглядел так.

1. Каким–то понятным образом объяснить обидное поражение афинской демократии в Пелопоннесской войне.

2. Исторически оправдать, реабилитировать низы афинского демоса, свалив всю вину за трагические поражения на какие–то другие, враждебные силы. Причем, желательно не только внешние, но и внутренние, в том числе социальные… (И это вполне понятно: реваншизм всегда лучше всего строить на поиске внутреннего врага!)

3. Исключить ту любую критику афинского государственного устройства, которая подрывала бы авторитет Афин у союзников по спешно воссоздаваемому Второму Афинскому морскому союзу и мешала возродить практику взимания с них того самого налога–фороса, на котором паразитировали тысячи представителей афинского демоса (платить налоги избираемым бобами афинским магистратам многие эллинские полисы очень не хотели) [36].

4. В целом поднять авторитет афинской демократии как системы, обеспечить ее гарантированное самосохранение и воспроизводство за счет «правильным образом» организованной системы обучения и идеологического воспитания молодежи, будущих бойцов полиса.

5. Таким образом, максимально «зачистить» внутреннее идеологическое пространство, чтобы в нем не оставалось бы сил, оппозиционых господствующему формально демократическому режиму, под которым на деле скрывался режим охлократии, социально–политического доминирования низов демоса, по сути пролетариата и полупролетариата.