На следующее утро, позавтракав, Рикард прошел вдоль отпечатков ног белспаэров, которые ясно были видны на полу, покрытом толстым слоем пыли. Следы обрывались у двери, ведущей в подвал. Это была мертвая дверь. В ней не было той полупрозрачности, которая ассоциировалась у него с присутствием белспаэров. Открыть ее не удалось.

Он вышел на улицу. Башня теперь была совсем близко. Рикард подумал, что к полудню сможет до нее дойти.

Дорогу преграждал дом, целиком рухнувший на улицу. Его подвальный этаж хорошо просматривался, и, вместо того чтобы возвращаться на несколько кварталов назад и обходить завал стороной, Рикард решил спуститься вниз и посмотреть, нельзя ли пробраться там.

Обломки одной из стен образовали пологий скат, по которому Рикард осторожно спустился на пол подвала. Он успел пройти несколько шагов, когда сзади раздался грохот: скат, по которому он сошел, провалился на еще более глубокий этаж. Оставшиеся стены были гладкими и отвесными: никаких трещин или выступов, чтобы уцепиться, там не было.

Вернуться тем же путем теперь уже было невозможно, и Рикард пошел дальше. Пробираясь между нагромождениями пластмассовых плит, он подумал, что, пожалуй, сможет сделать из них подобие лестницы и выбраться на улицу, если не найдет другого выхода. Дома на противоположной стороне улицы все еще стояли, хотя их внешние стены давно обрушились, и Рикард мог видеть обнажившиеся таким образом шестиугольные комнаты.

Через некоторое время он наткнулся на лестницу, которая вела вниз, в подземный этаж. Щебня и пыли на ее ступенях не было. Проход, по которому он сюда добрался, дальше был намертво забит обломками, и Рикард спустился по ней. Если там окажется тупик, придется вернуться, соорудить лестницу и, выбравшись наверх, все же обходить завал на улице стороной, на что уйдет минимум полдня и чего Рикард вначале надеялся избежать.

У основания лестницы оказался проходивший в требуемом направлении коридор. По обеим его стенам были плотно закрытые двери. Рикард зажег фонарь и пошел вперед.

В конце коридор расширялся и завершался множеством открытых арочных проходов. Рикард прикинул направление и начал поочередно исследовать помещения за арками в поисках выхода наверх.

Сзади донесся слабый шум, как будто что-то двигалось в его направлении. Рикард посветил фонарем, но ничего не увидел. Однако он определенно слышал какой-то странный звук, похожий на мягкое шуршание или скольжение, будто то, что приближалось, передвигалось не при помощи ног, а ползло, как змея.

Рикард продолжил путь, и шум послышался снова, причем теперь казалось, что ползет не одна змея, а, по крайней мере, сотня. Шуршание это или скольжение было, пожалуй, слишком мягким, приглушенным, чтобы его могли издавать царапавшие о жесткий пластиковый пол чешуйки. Скорее, оно было похоже на жужжание насекомого. Обернувшись, он опять ничего не увидел, но на всякий случай немного ускорил шаги.

Он вошел в большую комнату, где лежали остатки каких-то механизмов. Стены и пол комнаты были сильно изъедены, как будто протравлены кислотой. Рикард провел лучом фонаря по неровной поверхности – она отсвечивала слабым металлическим блеском.

Это был признак близости тасс, которые, видимо, и вызвали коррозию стен. Рикард проверил свои ощущения в поисках первых признаков отравления. Действительно: луч фонаря был слишком ярок, а мрачный подвал с нависавшими сводами казался чересчур уютным и привлекательным. Признаки эти были едва ощутимыми, но сомневаться не приходилось. В подвале определенно обитали тассы, но сейчас их здесь не было, иначе одурманивающий эффект был бы выражен сильнее. В данном случае эффект стал заметен лишь после того, как Рикард о нем подумал.

Из этого следовало, что это были не те тассы, о которых его предупреждали белспаэры. Они никак не могли знать, что он пойдет именно этим путем, да и до Башни Пяти все еще было очень далеко. Но если отравление усилится, придется повернуть назад, даже если где-нибудь здесь и был выход наверх. Рикард не хотел увеличивать риск поддаться пока еще слабому желанию сесть на пол и ждать.

За спиной вновь раздался скользящий звук, теперь совсем рядом. Рикард посветил назад – по полу, извиваясь, как огромный червяк, ползло что-то вытянутое, покрытое шевелящейся массой длинных спутанных волокон-усиков, а может, и целиком из них состоящее. В луче света оно замерло, только бледно-серые щупальца, мелко подрагивая, продолжали тянуться к Рикарду. Длина и толщина существа примерно равнялись росту и толщине взрослого человека, хотя весить оно должно было намного меньше.

Помедлив несколько секунд, эта спутанная клубящаяся масса то ли перекатилась, то ли перетекла на несколько сантиметров ближе, и Рикард почувствовал, как цепенеет от ужаса. Потом от существа пришла едва уловимая волна чувств, как будто Рикард телепатически воспринимал его ощущения, некое смешение всех ощущений в одно. Нет, не так: зрение, слух и обоняние были одним ощущением, вкус и осязание – другим. Оба были чужими, нечеловеческими.

Это сплетение грубых волокон было тассой. Рикард ощущал это мягкое, нежное существо, ощущал, как потревожило его присутствие человека, как неприятен ему свет фонаря, как хотелось ему покоя и одиночества, как жаждало оно пустоты. Это был гриб, огромный гриб. И он мог чувствовать. Да, это были тассы – Рикард вдруг понял, что это одушевленные существа. Вслед за первой шли и другие.

Рикард вытащил пистолет и выстрелил. Грохот был оглушающим. Пуля свободно прошла сквозь мягкое аморфное тело, рикошетировала от пола, ударила в потолок, затем опять в пол… Тасса содрогнулась от боли, но через мгновение Рикард ощутил, что боль ушла.

У нее не было жизненно важных органов. Тело ее было гомогенным, любая его часть ничем не отличалась от другой. Он опять выстрелил, но это только разозлило тассу. Другие, позади нее, спешили подобраться ближе и отнюдь не со скоростью улитки.

Что-то коснулось его лодыжки, Рикард отскочил в сторону и посветил вниз: пучок извивавшихся волокон ощупывал место, где он только что стоял. Рикард почувствовал, как по его спине поползли мурашки.

Откуда-то сверху протянулся длинный усик и дотронулся до его щеки – это было как прикосновение огня. Рикард отпрыгнул в сторону, споткнулся обо что-то мягкое, шевелившееся в темноте. Одежда и броня защищали от прикосновений, но воздействие их физического присутствия усиливалось. Этому воздействию противостояло испытываемое Рикардом чувство отвращения, но его хватило бы ненадолго.

Он перескочил еще через одну тассу, затем направил фонарь на сосны. Проход, через который он сюда вошел, шевелился плотной массой белесых щупальцев. Он отпрыгнул от двух тасс, которые с обеих сторон вдруг поднялись почти на высоту его роста. Овладевший Рикардом ужас не полностью блокировал его невольное восприятие мыслей тасс. Они хотели его съесть, потому что он грубо нарушил их покой и уединение.

В панике он бросился в боковой проход, где тасс было поменьше, и захлопнул за собой дверь. Они стали просачиваться сквозь трещины вокруг косяка.

Пистолет был бесполезен. Нужен был нож или огонь. Но все, что могло гореть, давно либо сгнило, либо было сожрано тассами. Рикард пятился, не отводя глаз от содрогавшейся двери. Несколько тасс, забравшись одна на другую, разъедали щеколду.

И он, не разбирая дороги, понесся прочь. Не оборачиваясь, пробежал вдоль какого-то коридора, спустился еще на этаж, пробежал через вереницу длинных комнат, опять вниз по лестнице, еще один коридор, большая комната, и… дальше бежать было некуда, впереди был тупик. Рикард оказался в ловушке – единственный известный ему выход был заполнен этими проклятыми грибами.

Стены здесь были чистыми, на них отсутствовали отметины, оставляемые едкими пищеварительными ферментами тасс, и Рикард остановился, чтобы перевести дыхание. Он и раньше слышал о расах разумных существ, имеющих грибную природу. Этот тип разумной жизни был одним из самых редких в Галактике. Он не знал, насколько в своем эволюционном развитии продвинулись тассы, но было очевидно, что они так же далеко отстоят от обыкновенных поганок, как человек – от амебы. Остатки их психической деятельности были доказательством того, что некогда они могли мыслить, но теперь эту способность утратили. Теперь они были квинтэссенцией безумия, воплощением безрассудства.