Вот беда так беда. Знал ведь, знал, что беды не миновать, коли выбраться из реактора до срока.

Но разве меня послушают? Кого угодно, только не старого Турка. Думают — я не человек, а бесполезная рухлядь. Держат меня за какого-то Банрена, за типа, который второе поколение подряд просиживает на пособии, и от него толку ждать нечего.

А эти денежки, на которые я перебивался, — это, между прочим, программа поддержки фермеров, а никакое не сраное пособие, вот что я скажу. Больно много они знают, как же. Негоже презирать человека только за то, что иногда у него туговато с наличными. Просто мне нравится сидеть, книжки читать и размышлять — размышляю я уж побольше, чем некоторые, имен называть не будем — вот и приходится принимать материальную помощь.

Да, мистер Акерман считает, что я не имею права получать деньги от правительства, а на ферму плевать с высокой колокольни. А когда я пытаюсь объясниться, меня никогда не слушают. Вообще словно уши ватой затыкают.

Это была, между прочим, его идея спрятаться в реакторе возле Макинтоша. Хорошая идея, не спорю. Готов отдать ему должное.

Начали выпадать радиоактивные осадки и пара радиостанций, что еще работали, посоветовали перебраться в убежище, туда, где поглубже. Тогда именно мистер Акерман вспомнил про шахту большого реактора в Макинтоше. Сам-то реактор автоматически отключился, как только началась война, и там не осталось ни души. Мистер Акерман решил, что если сооружение не выпускает радиоактивность наружу, то оно ее и внутрь не пропустит. Вот он и повел туда народ — Нельсонов, Банренов, Поллоков и еще кузин там разных и тетушек, короче, всех, кого мы смогли собрать в этой суматохе перед выпадением осадков.

Сначала все шло путем. Мы прихватили с собой еду и прочее. В реакторе разной техники до черта, огромные воздушные фильтры и подача воды из реки. Вода тоже очищается фильтрами, так что радиоактивных осадков в ней точно нет. Генераторы работали нормально. В общем, неплохо посидели. В тесноте, да не в обиде. Душновато, конечно, но десять дней перекантоваться можно. Через десять дней мы решили, что опасность миновала и выбрались наружу. Ну и в странном мире мы очутились, ё-моё! На прежний вроде как и похож, и не тот.

Во-первых, повсюду трупы — на дорогах, в полях. И люди, и животные, коровы там разные, собаки. Уже мало радости. Деревья и кусты, правда, такие же, как всегда, но тишина какая-то ненормальная. В полном безлюдье и сосны на берегу, и сама река как онемели. Мир, как бы сказать, затаился и ждал — не начать ли жить заново, да не знал, как это сделать.

Мы решили, что все в порядке, можно вылезать, да и счетчики показывали — гамма-излучения больше нет. Когда вышли наружу, сперва ничего такого особенного не заметили, небо только необычное: все в крапинку и в полосках синих облаков.

Но потом страсть что такое началось! Июль — и вдруг мокрый снег. С залива задул сильный ветер, но не знойный, как мы привыкли летом. Этот выл меж деревьев совсем по-зимнему и прошивал холодом.

— Черт подери, вряд ли мы далеко уйдем по такой погодке, — сказал Турок. Он вытаращил свои старые слезящиеся глазки, словно никогда раньше не видал подобного.

— Ничего, это скоро пройдет, — успокоил мистер Акерман с таким видом, словно у него налажена прямая связь с Господом Богом.

— Смотрите-ка, чего там такое идет с юга? — показала я рукой.

Стена из пурпурных всполохов и раздвоенных молний надвигалась с залива на холмы, как цунами, и она поглощала все на своем пути.

— Гроза над заливом. Мы ее переждем, — обратился мистер Акерман к нам, к тем, которые уцелели. Нас осталось несколько сот человек — это от приличного-то города с большим, как говорили, будущим.

Про мертвых, что кругом, никто не говорил ни слова. Трупы лежали повсюду, и в них копошились черви. Много людей погибло в автомобильных катастрофах, когда пытались убежать от невидимой опасности. Но наши близкие были с нами, и, значит, у нас все не так уж плохо. Об остальном мы пока старались не думать. Я решила не брать в голову — и без того есть о чем подумать, когда такая гроза.

Но только не гроза это была, а что-то другое. Один день все небо затянуто тучами. У них бока раздутые, и они битком набиты снегом и градом. А на другой день глянь — на небе ни единого облачка и солнце светит так ярко, но только оно какое-то непривычное, злое. Кто-то сказал, в его лучах очень много ультрафиолета: раньше, мол, ультрафиолет задерживался в атмосфере, а теперь проходит насквозь к нам.

Поэтому нам нужно поменьше бывать на солнце. Ходить будем только до рынка за продуктами — там кое-что осталось — и обратно, причем по очереди. Так решил мистер Акерман.

Мы думали, что посидим в реакторе еще неделю-другую.

А прошло больше двух месяцев.

Уж на что я женщина терпеливая, но взаперти, да в тесноте, да в вонючих душных комнатах — мы сидим в Центре управления реактором, даже я начинаю…

Нет, лучше не продолжать.

Как говорит мой Бад — нет хуже смерти, чем помереть с тоски.

Вот уж точно про нашу жизнь, будь она проклята.

С самого начала у нас верховодил мистер Акерман. А кому же, как не ему, это ведь он привел нас в реактор. Вообще-то он из Чикаго, но ведет себя так, что иногда аж думаешь — ну не иначе, как англичанин. Он был членом совета школы и вице-президентом большого завода, что за городом. Но он стал вроде как важничать, а у нас ведь этого не прощают.

Начали поговаривать, что Турок будет, пожалуй, потолковее, да к тому же он свой, из местных. Эти разговорчики дошли до мистера Акермана.

Хотя любому дураку ясно, что мистер Акерман лучше. Но Турок всем капал на мозги: он, мол, и инженерное дело изучал в Оберне — когда это было, сто лет назад, — и языки разные, дескать, учил для себя, и все такое. И в результате, когда мы выбрались на поверхность, то с ним считались больше, чем с мистером Акерманом.

Турок сказал, что из-за Эммы все радио сломалось. Я говорю, что приплетать сюда Эмму — только кур смешить, она и пальцем не трогала. А он говорит, что именно так это явление — «явление»! — называется. И такой он во всем. Сидит сиднем, типа думает, да забавляется со своими радиоприемниками — ни один так и не смог починить. И только приказывает остальным: пойди туда, сделай то. Иные, ясно дело, иные слушаются. Этот старикан знает кучу разных бесполезных вещей, вот и убедил горстку дураков, что он прямо-таки мудрец.

Отправил их на разведку. У людей от холода страсть как перехватывало дыхание, пальцы коченели на ветру. А старина Турок сидел в тепле да развлекался с приемничками.

По радио не слышно ни черта, кроме треска. Ни одного нормального приемника, чтобы поймать Европу.

Телефоны тоже, конечно, не работают.

Когда мы выбрались на поверхность, то в первую же ночь увидали на небе движущиеся точки: жемчужная — это, наверно, орбитальная колония Аркапель, а красноватая — Руссландия.

Вот тогда-то мистеру Акерману и пришла идея.

Мы, говорит, должны связаться с ними. Узнать, каковы разрушения. Попросить о помощи.

Да только не работает же ни фига. И послать радиограмму мы не можем. Мы разыскали пару местных радиостанций и перетащили оборудование с них сюда, в реактор, где электричество пока есть.

Оказалось, все детали повреждены — ни одной целой нет. Ни передатчик, ни приемник не собрать. Это все из-за ЭМИ — электромагнитный импульс всему виной. Когда я это сказал, Анжела ну давай хихикать: «Из-за Эммы! Курам на смех! При чем здесь Эмма?»

Последнее время снаружи сучий холод. А мы — потные, грязные, вонючие — набились, как селедки в бочку.

Бад с другими мужиками ходит на добычу, приносят остатки из магазинов. Им приходится забираться все дальше и дальше, чтоб хоть чем-нибудь поживиться. Женщины готовят из того, что еще не вконец протухло. Есть стараешься побыстрее, чтоб не расчухать, чего глотаешь.