ВИКТОР ЛУЗГИН
Погиб на фронте в 1945 году. Биографических данных не сохранилось.
226. Моделист
Он по неделям не сидел на месте.
Строгал и резал, клал чертеж на стол…
И по утрам опилки, стружки жести
Мать собирала, подметая пол.
И вот стоит модель, его творенье,
Готовая для спора с высотой.
И всё в ней словно в пушкинской поэме,
Где не найдете лишней запятой. {226}
227. Парашютист
Как оживился пионерский лагерь,
Когда он, кончив кропотливый труд,
Легко раскрыл из розовой бумаги
Им сделанный впервые парашют.
Рвался из сердца радости избыток,
Когда с березы брошенный, шурша,
На тонких стропах из суровых ниток
Нес парашютик два карандаша…
Горит закат, дорогою знакомой,
Чуть угловат, медлителен, плечист,
Идет, не торопясь, с аэродрома
Известный чемпион-парашютист.
В его глазах мелькают жест пилота,
И купол неба светло-голубой,
И шаг с крыла, и тень от самолета,
И струны строп, и шелк над головой.
А он, рукою волосы откинув,
Припомнит лето, лагерные дни,
Как сквозь туман, неясные картины
Вдруг проплывут из детства перед ним.
Он вновь увидит пионерский лагерь,
Он вспомнит долгий кропотливый труд
И первый свой из розовой бумаги
Им сделанный когда-то парашют. {227}
228. Июльское утро
Спит деревня. Синеют пруды,
Как мазки на коврах зеленых.
Наклонились над рябью воды
Лопоухие сучья кленов.
На заборе бездельник-петух
Горлопанит, зрачками вращая.
И кнутищем прохлопал пастух,
Полномочия дня возвещая.
В поле запахи утра свежи,
Чуть дымится туман над лугами,
И на пологе убранной ржи
Зашуршала стерня под ногами.
Вот следы торопливых копыт,
До рассвета здесь жнейки жужжали,
Спят, откинувшись навзничь, снопы,
Как солдаты в степи на привале. {228}
229. «Коль выйдет так, что полем боя…»
Коль выйдет так, что полем боя
Идти придется сквозь огни,
Давай условимся с тобою
На все последующие дни:
Во-первых, в трудный час разлуки
Не проливать ненужных слез
И не ломать, закинув, руки
Над русым ворохом волос.
И, во-вторых, чтоб трезво, грубо
О всех невзгодах мне писать,
В час одиночества чтоб губы
С тяжелым всхлипом не кусать.
Нет, лучше, губы сжав упрямо,
Превозмогая в сердце дрожь,
Пошли мне, право, телеграмму,
Что любишь, что с тоскою ждешь.
Пусть будет малость безрассудно:
Но там, за далью, за войной.
Я буду знать, как в жизни трудно
Быть неприкаянной одной.
В землянке средь снегов ночуя,
Из боя вновь шагая в бой,
Я буду, устали не чуя,
Идти, чтоб встретиться с тобой. {229}
230. Ненастье на аэродроме
Мы в те дни поднимались болезненно-рано;
Подходили к окну… отходили, сердясь.
Нм пустыми полями бродили туманы,
На дорогах рыжела за клеклая грязь.
Ныла страшная осень. Казалось, над миром
Провалилося небо. Дожди как беда.
Лужи пенились, в ямах былых капониров
Зеленела промозглая злая вода.
Домино надоело… Все бывали «козлами»,
Не хотелось читать, а тем более петь.
Мы смотрели на мир злыми-злыми глазами.
Кисло летное поле — ни сесть, ни взлететь.
Был осадок безделья в бунтующих душах,
Беспризорными были очки и унты.
Самолеты стояли, как заячьи уши,
Навострив в ожиданье стальные винты. {230}
231. Командир эскадрильи
Окно… Из марли занавеска,
Тесовый старый табурет.
Сидит за столиком комэска
И молча смотрит на портрет.
Собрав между бровей морщины,
Чуть-чуть прищурив левый глаз,
Видавший сто боев мужчина —
О чем он думает сейчас?
О чем мечтает, что он хочет,
Что он решит не торопясь?
А на него безусый летчик
Глядит с портрета, чуть смеясь.
Глядит курносый мокрогубик,
Глядит веселый, озорной…
В петлице только первый кубик,
И два полета за спиной. {231}
232. «Далекий сорок первый год…»
Далекий сорок первый год.
Жара печет до исступленья.
Мы от границы на восход
Топтали версты отступленья.
Из деревень, в дыму, в пыли,
Шли матери, раскинув платы.
Чем мы утешить их могли,
Мы, отступавшие солдаты?
Поля, пожары, пыль дорог,
Короткий сон под гулким небом,
И в горле комом, как упрек,
Кусок черствеющего хлеба. {232}
