То же самое можно проделать с любой функционально изоморфной системой, включая те, что отличаются по форме, размеру, скорости, физическому составу и т. п. Во всех случаях результат будет тем же. Если подобная система не обладает сознанием, то существует такая промежуточная изоморфная система, которая обладает сознанием, имеет поблекшие переживания и совершенно неверно трактует последние. Если мы не готовы допускать такой большой разрыв между сознанием и познанием, то получается, что изначальная система все же должна была обладать сознанием.
Если отсутствующие квалиа возможны, то возможны и блекнущие квалиа. Но выше я доказывал, что блекнущие квалиа почти наверняка невозможны. Значит, отсутствующие квалиа почти наверняка невозможны.
Теперь я рассмотрю различные возражения на этот аргумент.
Людей практического склада могла бы мало впечатлить эта методология мысленных экспериментов. Они могли бы возразить, что замена нейронов на кремниевые чипы — тема для научно-фантастических историй, а не то, что имеет отношение к реальности. В частности, они могли бы возразить, что подобная замена была бы невозможна на практике, так что любые выводы на ее основе не отражали бы реалий этой ситуации.
Если предполагается, что речь идет лишь о технологической невозможности, то это не такая уж большая проблема. Нас интересует, какие переживания были бы у таких систем, если бы они существовали, и неважно, можем ли мы в действительности создать их. Хотя естественная невозможность могла бы иметь отношение к делу. Быть может, кремний просто не может выполнять те функции в мозге, которые выполняет нейрон, и поэтому никакой кремниевый чип не мог бы справиться с поставленной задачей. Неясно, можно ли обосновать это возражение; мы уже располагаем протезами рук и ног, скоро появятся и протезы глаз, и тогда почему не могут существовать протезы нейронов? В любом случае, даже если бы кремниевый функциональный изоморф оказался невозможным (быть может, из-за невычислимости нейронной функции?), это не затронуло бы аргумент в пользу принципа инвариантности. Принцип инвариантности говорит лишь о том, что если существует функциональный изоморф сознательной системы, то он будет иметь такие же осознанные переживания. Если кремниевые изоморфы невозможны, оценочные рассуждения о кремниевых системах попросту нерелевантны в данном случае.
Оппонент мог бы попробовать сосредоточиться на проблемах кремниево — нейронного интерфейса, когда дело могло бы обстоять так, что чисто нейронные системы и чисто кремниевые системы были бы вполне возможными, но промежуточные системы оказывались бы под вопросом. Быть может, в крошечных чипах просто не хватало бы места для датчиков и эффекторов? В конце концов, эффекторам надо было где-то хранить химические вещества, чтобы их можно было бы высвобождать при необходимости. Но ведь нам нужен очень маленький резервуар; для аргумента требуется лишь изоморфизм на протяжении нескольких секунд! И мы всегда могли бы провести мысленный эксперимент, предположив расширение этой системы. В любом случае, трудно понять, как такого рода моменты могли бы подкрепить глубокие и основательные возражения против принципа инвариантности. Скорее всего, отыщутся какие-то системы, которые можно будет путем постепенной замены превращать друг в друга; будет ли критик доказывать, что принцип инвариантности значим только для них? Если да, то это выглядит совершенно произвольным; если нет, то должно существовать какое-то более глубокое возражение.
Это возражение отталкивается от того обстоятельства, что в некоторых случаях субъекты действительно совершенно неверно трактуют свой опыт. К примеру, при отрицании слепоты люди убеждены, что имеют визуальные переживания, хотя они, похоже, отсутствуют. В подобных случаях, однако, мы не имеем дело с полностью разумными системами. В системах с нарушенными механизмами формирования убеждений возможно все. Такие системы могли бы считать себя Наполеоном или верить в то, что Луна розовая. А вот мой «поблекший» изоморф Джо совершенно разумен, и его когнитивные механизмы работают не хуже моих. В разговоре он кажется абсолютно вменяемым. Мы не можем указать на какие-то необычно слабые выводные связи между его убеждениями или на какой-либо систематический психиатрический дефект, приводящий к ошибочным рассуждениям. Джо — в высшей степени осмысленная, разумная личность, не выказывающая никаких симптомов конфабуляции, характерных для тех, кто отрицает слепоту. Эти случаи, таким образом, не похожи друг на друга. Правдоподобно не то, что никакая система не может кардинально заблуждаться относительно своих переживаний, а то, что подобным образом не может заблуждаться рациональная система с нормально функционирующими когнитивными механизмами. Нет сомнений, что Джо — это рациональная система, механизмы которой работают не хуже, чем у меня, и поэтому это не затрагивает наш аргумент.
Некоторые возражают, что этот аргумент имеет форму сорита или «скользкой горки» и что такие аргументы обычно сомнительны. С помощью соритов можно «показать», что даже крупица песка — это куча; в конце концов, миллион песчинок образует кучу, а если мы уберем одну песчинку из кучи, мы все равно останемся с кучей. Эта реакция, однако, основана на поверхностном прочтении данного аргумента. Аргументы, в которых используются сориты, обычно достигают своих целей, игнорируя тот факт, что та или иная кажущаяся дихотомия в действительности представляет собой континуум: между кучами и не — кучами, к примеру, имеется множество неопределенных промежуточных случаев. Мой же аргумент недвусмысленно признает возможность континуума, но показывает, что промежуточные случаи невозможны по независимым причинам.
Аргумент был бы соритом, если бы он имел такой вид: я обладаю сознанием; если заменить один нейрон сознательной системы на кремниевый чип она по-прежнему будет обладать сознанием; поэтому система, состоящая из одного кремния, будет обладать сознанием. Но он имеет иную форму. Верно, что аргумент против внезапно исчезающих квалиа основан на невозможности внезапного перехода, но важно то, что он нацелен на демонстрацию невозможности внезапных больших переходов, от богатого сознательного опыта к его полному отсутствию. Это неправдоподобно по причинам, совершенно не связанным с выкладками соритов[162].
Четвертое возражение указывает на то, что этот аргумент доказывает слишком много. Если он устанавливает принцип организационной инвариантности, то сходный аргумент установил бы принцип поведенческой инвариантности. Для достижения этой цели мы сконструировали бы континуум случаев, простирающийся от меня до любой поведенчески эквивалентной со мной системы. И сходное рассуждение привело бы нас к выводу, что такая система должна была бы обладать сознанием. Похоже, однако, что некоторые из подобных систем, к примеру гигантская таблица соответствий, содержащая данные о реакциях на любые вводимые паттерны, которую описывает Блок (Block 1981), лишены сознания. Поэтому в рассматриваемом нами аргументе должен быть какой-то пробел.
Это возражение не проходит по двум причинам. Во-первых, мой аргумент отчасти опирается на тот факт, что функционально изоморфная система будет обладать той же когнитивной структурой, что и моя, и, в частности, будет формировать те же суждения. Именно это привело нас к выводу, что блеклая система Джо должна кардинально ошибаться в своих суждениях. Аналогичный тезис неверен по отношению к поведенчески эквивалентным системам. Идеальный актер не обязан формировать те же суждения, что и я. Так же и таблица соответствий и промежуточные системы. Они будут работать, используя совершенно другие механизмы.
