Нельзя заранее сказать, чего достигнет заклинание. Ты создаешь его, помня о желанном исходе, в случае с госпожой — о желании держаться за жизнь, столь возлюбленную и ценимую. Ты вплетаешь это в слова, знание и силу, дарованные тебе, пока чары не переполнят тебя настолько, что едва не начнут сочиться сквозь твою кожу. И только тогда ты должен забросить его, словно рыбак — удочку, и надеяться, что итог твоих усилий ляжет где-то неподалеку от намеченной цели.

Она жила, и на какой-то краткий час мы поверили, что она сможет очнуться. Но шли дни, и наши надежды таяли, а когда ее глаза наконец открылись, в них не было жизни. Словно ее болезнь была исцелена, но душа — нет. Именно тогда принц спросил, может ли он отвезти ее в Нентао.

— Она не была готова появиться во дворце, — пояснил он с горечью. — Она всегда говорила, что это дом Д'Нателя, а не мой. Пожалуй, она была даже в большей степени права, чем полагала сама. Я не могу оставить ее там. И мне так часто придется отлучаться…

Лейранский юноша был заперт в моем погребе. Он громко похрапывал, а руки и ноги его были прочно закреплены на сточной трубе, уходящей в потолок. Маленькое окошко и дверь были зачарованы, а его конечности удерживались простыми, легко определимыми заклинаниями.

Я присел на ящик с репой и смотрел на него в упор, пока он не проснулся. Почти целый час. Однако я всегда полагал, что будить незнакомца, тормоша его, — ужасно грубо. А иногда и опасно.

— Что, скрутили, как гуся, а? — спросил я, когда мальчик открыл глаза.

Он дернулся в попытке сесть, запутался в веревках и врезался головой в трубу, издав восклицание, обиходное на скотном дворе.

— Ага, — наконец устроился он на мешке моркови.

— Меня зовут Вен'Дар. Я — один из Наставников Гондеи. Как мне известно, ты знаком с нами — и с лучших сторон, и с тех, осмеяния которых мы предпочитаем не допускать.

— Угу. — Он признал справедливость утверждения кислой гримасой.

— Как я и думал. А теперь, если я развяжу твои руки и ноги, произнесу ряд обещаний о честности своих намерений и угроз, касающихся любой твоей попытки к бегству, не удостоишь ли ты меня недолгой беседой?

Он пожал плечами, всем своим видом выражая необщительность. Определенно он чего-то недоговаривал. Я развязал его, но обещания и угрозы пропустил.

— Для начала должен сообщить, что я советник принца и близкий его друг. Освободить тебя я не могу. Не хочу, чтобы ты заблуждался на этот счет.

— Я понял. Он послал вас украсть то, что у меня в голове?

— Думаешь, он собирается это сделать?

— Еще вчера я бы так не подумал. Вам придется спросить у него.

— Ты отсутствовал четыре месяца. Тебя считали мертвым. Убитым. А теперь ты объявляешься поблизости от Зев'На и не отрицаешь своей верности тому, кого считают нашим заклятым врагом. И ты не ожидал расспросов?

— Я не ожидал, что госпожа окажется такой, какая она есть. И я не ожидал, что принц окажется… таким, какой он есть.

— Ты считаешь, что принц изменился?

— «Изменился»… Адово пламя! Я не… Ну, скажем, если вы сообщите мне, что он умер и переродился заново, я поверю в это скорее, чем в то, что он остался принцем, которого я знал. И все же время от времени какое-нибудь слово или взгляд — и я понимаю, что это все еще он. И от этого только хуже.

Восприимчивый юноша. И душой — в точности как о нем рассказывают.

— Ты клялся принцу, что его сын не в союзе с лордами Зев'На. У тебя есть этому доказательства?

— Нет. Никаких, кроме моего слова и его — молодого хозяина то бишь.

— Ты поэтому так хотел поговорить с госпожой Серианой?

Мальчик прищурился.

— Так вы здесь все-таки затем, чтобы копаться в моей голове?

— Нет. Принц не только не посылал меня сюда, но и, полагаю, весьма рассердится, когда узнает об этом. Вот почему так важно, чтобы мы пришли к некоторому взаимопониманию. Я знаю, что ты любил и уважал принца, как и я сам, и я должен знать, по-прежнему ли ты относишься к нему так, или же юный лорд настроил тебя против него?

— Я вчера говорил принцу, что отдам ему свою жизнь, или ноги, или все, чего бы он ни попросил. И я не врал. Зачем я должен повторять?

Если этот мальчик лгал, то он был самым талантливым актером, с каким я когда-либо встречался. Возможно, ложь была умением, свойственным жителям человеческого мира, которым мы, дар'нети, никогда не владели.

— Именно так я и думал. Что ж, ответь мне на один вопрос. Почему так важно, чтобы ты переговорил с госпожой?

— Потому что она — единственная, кому я могу передать это послание. Молодой хозяин был уверен, что его отец не станет слушать — как оно и вышло, — поэтому он хотел, чтобы госпожа убедила принца сделать необходимое. Если бы она оказалась мертва, я смог бы сказать это самому принцу, но поскольку она жива — я не могу, и будь я проклят, если знаю, что, во имя всего святого, мне теперь делать!

Мгновение я сидел, осознавая услышанное, но не преуспел. Поэтому я вытащил из кармана платья полотняный мешочек.

— Не хочешь перекусить?

— Я не голоден.

Еще один признак того, что с мальчиком не все в порядке. Принц много рассказывал мне о Паоло. Я зачерпнул из мешочка пригоршню сушеных ягод и принялся жевать, наблюдая за тем, как мальчик следит за мной. Я чувствовал, что его так и подмывает задать мне вопрос.

— А, — он колупнул ногтем своенравно высунувшуюся из мешка морковку и уставился на ее бледную кожицу, — Радель знает, что вы тут со мной разговариваете?

— Нет, он не знает. Ты можешь доверять мне, Паоло. Я обещаю.

Конечно, я надеялся, что он не настолько глуп, чтобы Доверять обещаниям первого встречного дар'нети. Только моим.

— Мне необходимо твое доверие.

— Я вас не знаю.

— Верно. Что, если я поделюсь с тобой страшной тайной?

— С какой стати? Вы что, не верите, как все остальные, что молодой хозяин обратился ко злу? А если он зло, то и я наверняка тоже.

— Я предпочел поверить тебе, Паоло, поскольку если порочен юный лорд и ты тоже, то надежды для принца нет. Может, он спасет Авонар, может, нет, но он — человек, которого ты знал и чтил, как и я, — он будет безвозвратно потерян. Я оставил принцу задачу спасения миров, но в глупой гордыне, свойственной Наставникам дар'нети, взял на себя труд спасать его.

— Что вы хотите сказать?

— Ты знаешь о двух его жизнях и, думаю, понимаешь, что твоим другом, которым ты столь сильно восхищаешься, является человек по имени Кейрон, Целитель-дар'нети, похищенный у смерти шестнадцать лет назад. Уму непостижимо, что сотворил мой дерзкий коллега Дассин, который привязал душу мертвого человека к хрустальной пирамидке размером с мою ладонь и десять лет удерживал в плену, пока не поместил в тело умирающего принца.

— Это я знаю.

— И ты знаешь, что в некотором роде он также является принцем Д'Нателем, могучим воином, но из тех, кто упивается насилием, человеком, ведомым собственным гневом и подвластным ему…

Всегда приятно видеть на человеческом лице проблеск понимания. Одно из сильнейших удовольствий в этой жизни.

— Вы хотите сказать, что он становится только Д'Нателем, без другого! Он даже сам сказал это — что принца, которого я знал, может больше и не существовать.

— Он видит, что происходит, но не знает, как это остановить. Он борется с этим с тех пор, как поселился в Авонаре, веря, что одной лишь силой воли сможет удержать Д'Нателя на его месте. Но воли недостаточно, потому что его собственная природа восстает против него. Гнев подтолкнул перемены, видишь ли, поскольку гнев был сутью всей жизни Д'Нателя.

Неужели Дассин просчитался? Неужели душа убитого Д'Нателя не успела завершить свой путь за Черту, когда он заменил ее своим пленником? Наверное, мы никогда этого не узнаем. Но свидетельства были очевидными: от Д'Нателя осталось намного больше, чем мог бы рассчитывать Дассин.

— Когда наш принц видел то, что набег зидов сотворил с деревней, или вспоминал ужасы Зев'На и невинных, страдавших там, гнев Д'Нателя начинал пожирать его. Исподволь. Медленно. И он сам не был уверен в том, что происходит, и не говорил об этом никому, даже собственной жене. Но лишь после того, как была убита его советница Джарета и он заподозрил, что сын обманул его доверие, он поверил в свое грядущее поражение в этой битве. Прежде чем я нашел способ помочь ему, ловушка захлопнулась и наши худшие опасения сбылись.