Как политическая акция сибирская командировка Сталина имела сложную многоэтажную структуру. Сталин начал с того, что изменил саму идеологию причин кризиса. Игнорируя формулу об ошибках партийно-советского аппарата (о которых немало говорилось в коллективных директивах Политбюро), он почти целиком перенес акцент на обличение враждебных действий «кулаков» и антисоветских сил. Это открывало путь широкому применению репрессий. По предложению Сталина (это был его «творческий вклад» в хлебозаготовки 1928 г.) реквизиции проводились не в чрезвычайном порядке, как ранее, а на основе постоянно действующего уголовного кодекса. Крестьян как спекулянтов отдавали под суд за отказ продавать свое зерно. Это была насмешка над законностью. Однако она подвела законодательную основу под чрезвычайные меры, сделав их рутинными и привычными. Фактически Сталин предлагал отбросить нэповские принципы взаимодействия с деревней вообще. Наконец, поездка Сталина была серьезным и даже демонстративным вызовом правительственно-хозяйственному аппарату, персонально Рыкову. Теперь партийный аппарат в лице Сталина брал в свои руки решение важнейшей политико-экономической задачи, предъявлял права на фактическое первенство. Это нарушало баланс сил, сложившийся в предыдущие годы в Политбюро.

Понятно, что такая линия Сталина не могла не вызвать возражений у многих его коллег. Сталин понимал это и, судя по всему, расчетливо провоцировал конфликт. Сибирская командировка позволяла сделать это с выгодных позиций, с позиций энергичного лидера, способного решать острые проблемы революционными методами. Кризис дискредитировал «умеренную политику» и провоцировал радикальные настроения. Заметные признаки раскола в Политбюро обозначились сразу же после возвращения Сталина в феврале 1928 г. в Москву. Однако доводить дело до прямых столкновений уже в феврале или чуть позже Сталин не решился. Со стороны может показаться, что он упустил чрезвычайно выгодный шанс. Однако сам он так вряд ли думал. Пока ничто не предвещало, что Сталин может одержать легкую победу или победу вообще. Свою решающую битву за единоличную власть он вел как партизанские действия, скрытно, постепенно, методом диверсий.

Существовало несколько препятствий, которые не позволяли Сталину быстро и открыто бросить вызов коллегам по Политбюро, а им, в свою очередь, открыто предъявить Сталину счет за опасный радикализм. Прежде всего, этому мешал расклад сил в высшем руководстве. С точки зрения политических интересов Сталина членов высшего руководства можно было разделить на две группы. Первую составляли потенциальные противники Сталина в его борьбе за власть, лидеры, занимавшие самостоятельные позиции. В их число входили председатель правительства А. И. Рыков, главный идеолог партии и руководитель центральной партийной газеты Н. И. Бухарин, глава советских профсоюзов М. П. Томский[294], секретарь столичной московской партийной организации Н. А. Угланов[295], председатель ЦИК СССР М. И. Калинин. Их не устраивали сталинские амбиции и его чрезвычайная политика. Они оставались сторонниками коллективного руководства и постепенной трансформации нэпа. Лишь меньшинство Политбюро было связано со Сталиным более прочными личными отношениями: секретарь ЦК партии В. М. Молотов, военный нарком К. Е. Ворошилов, руководитель контрольных органов партии Г. К. Орджоникидзе, нарком торговли А. И. Микоян. Они следовали за Сталиным как за старшим товарищем со времен революции и гражданской войны. Но даже сталинские друзья вряд ли безусловно и сразу поддержали бы его в претензиях на раскол коллективного руководства и единовластие. В начале 1928 г. «сталинская фракция» существовала лишь потенциально. Ее можно было сплотить и привести к победе только в борьбе.

Однако ведение такой борьбы было непростым и крайне рискованным делом. Четыре года противостояния с оппозицией лихорадили режим и способствовали укоренению идеи «единства». Оппозиционеров громили как раскольников, поставивших личные политические амбиции выше интересов партийного коллективизма. Любой лидер, открыто посягнувший на единство после 1927 г., изначально оказывался в проигрышной ситуации. Однако, не нарушая единства, было невозможно бороться за собственное преобладание. Выход из этой ситуации был один: осторожно провоцируя раскол, занять позицию обиженного сторонника единства и представить раскольниками своих врагов. Сталин действовал именно по такому сценарию.

Осторожность требовалась Сталину еще и потому, что предложенные им радикальные меры, простые и близкие сердцу партийных леваков, обладали огромной разрушительной силой. Две проблемы лежали на поверхности. Во-первых, опасение обычного при продразверстке сокращения крестьянских посевов. Во-вторых, тревожные сигналы, приходившие из Красной армии. Письма от родственников-крестьян, подвергавшихся притеснению, вызывали антиправительственные настроения в казармах. В территориальные части, в которых крестьянская молодежь проходила военную подготовку недалеко от места жительства, шли с жалобами и просьбами о помощи многочисленные ходоки из родных мест[296].

Не обладая достаточной политической силой, чтобы объявить подобные реалии несуществующими, Сталин вынужден был некоторое время маневрировать. Документы, принятые после возвращения Сталина из Сибири, имели компромиссный характер. Одобряя уже принятые чрезвычайные меры, они осуждали «искажения и перегибы». В первых слабых и скрытых конфликтах в Политбюро вполне обнаружилась та линия политической борьбы, которой Сталин придерживался в последующий год, до тех пор, пока не одержал полную победу. Суть этой тактики можно охарактеризовать как «согласие и игнорирование». Избегая открытого выяснения отношений, Сталин делал ставку на скрытое манипулирование аппаратом и кадровые перемещения[297].

В конечном счете все решал расклад сил в Политбюро. В течение 1928 г. при помощи политических интриг Сталин ослаблял позиции группы Рыкова и Бухарина, а также укреплял единство в рядах своих колебавшихся друзей. Сталину помогли беспечность и глупые ошибки оппонентов, особенно Бухарина, и, кроме того, шантаж. Благодаря новым документам мы знаем, что именно в 1928 г. в архивах департамента полиции были найдены, но не пущены в ход компрометирующие материалы на М. И. Калинина и Я. Э. Рудзутака. В протоколе полицейского допроса Калинина от февраля 1900 г. говорилось: «Будучи вызванным на допрос вследствие поданного мною прошения, желаю дать откровенное показание о своей преступной деятельности». Калинин, как следует из этого протокола, подробно рассказал полиции о работе нелегального кружка. Из архивной справки по делу Рудзутака, осужденного к десяти годам каторги в 1909 г., следовало, что во время допросов он раскрыл группу членов организации. По названным им адресам были произведены обыски, изъято оружие и пропагандистская литература[298]. Нельзя исключить, что в будущем будут обнаружены аналогичные компрометирующие материалы в отношении других членов высшего руководства, которыми пользовался Сталин.

Сами по себе такие методы борьбы показывали, что позиция Сталина не была столь прочна, как считают теперь некоторые историки, а нуждалась в подкреплении в виде шантажа. Члены Политбюро, даже связанные со Сталиным дружескими отношениями, хорошо понимали истинные причины раскола. Громкие слова Сталина о «правой угрозе» с трудом маскировали его очевидные намерения подавить оппонентов и добиться преобладания в Политбюро. Борьба имела ярко выраженный личный характер. Многолетний приятель и сторонник Сталина Орджоникидзе, пытаясь примирить стороны, откровенно писал об этом Рыкову в разгар столкновений осенью 1928 г.: