Многочисленные документы, открывшиеся в последние годы, рисуют ужасную картину. У голодавших крестьян отбирали все продовольственные запасы. Не только зерно, но и овощи, мясные и молочные продукты. Особый интерес команды мародеров, состоявшие из местных чиновников и активистов, прибывавших из городов, проявляли к скрытым запасам – так называемым «ямам», куда крестьяне, следуя вековым традициям страховки от голода, закладывали зерно. Для того чтобы заставить голодных людей указать на «ямы» и другие запасы (что фактически означало обречь свою семью на смерть), применялись жестокие пытки. Крестьян избивали, выгоняли раздетыми на мороз, арестовывали, ссылали в Сибирь. Попытки умирающих от голода крестьян спастись бегством в более благополучные регионы жестоко пресекались. Беженцев, обрекая на медленную смерть, возвращали в их деревни или арестовывали. К середине 1933 г. в лагерях, тюрьмах и ссылке насчитывалось около 2,5 млн человек[324]. Часто их судьба была лучше судьбы тех, кто умирал от голода «на свободе».

В период своего пика в конце 1932 – начале 1933 г. голод в наибольшей степени поразил регионы с населением более 70 млн человек – Украину, Северный Кавказ, Казахстан, часть российских областей. Это не означает, что остальные из 160 млн населения СССР не голодали вообще. Многие жители формально не голодающих районов существовали на грани голода. Страну охватили эпидемии, прежде всего тиф. Миллионы перенесли тяжелейшие заболевания, остались инвалидами и умерли через несколько лет после того, как сам голод прекратился. Никакими цифрами невозможно измерить степень моральной деградации. Секретные информационные сводки ОГПУ и партийных органов, особенно в первые месяцы 1933 г., были переполнены сообщениями о широком распространении людоедства. Матери убивали детей.

Хотя голод и массовые репрессии распространялись повсеместно, наибольшей ожесточенности эта смертельная смесь достигла на Украине и Северном Кавказе[325]. Именно к этим двум важнейшим регионам СССР, как можно судить по документам, было приковано особое внимание Сталина в 1932–1933 гг. Политика голодных хлебозаготовок и террора проводилась здесь в наиболее полном виде по двум взаимосвязанным причинам. Первая имела, условно говоря, экономический характер. Украина и Северный Кавказ обеспечивали до половины государственных заготовок зерна. Однако в 1932/1933 гг. именно здесь произошло огромное снижение сдачи хлеба – на 40 % по сравнению с предыдущим годом. Положение немного спасали российские зернопроизводящие области, также голодавшие, но значительно перевыполнившие свои планы. Однако отсутствие украинского хлеба нельзя было компенсировать полностью. Отчасти это объясняет требования Сталина к Украине и Северному Кавказу. Он хотел получить «свой» хлеб и был взбешен огромным снижением поставок.

Не без некоторых оснований Сталин рассматривал кризис хлебозаготовок 1932 г. как продолжение войны с крестьянством, как закрепление результатов коллективизации. В письме советскому писателю М. Шолохову[326] 6 мая 1933 г. Сталин утверждал: «уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор […]»[327]. Авангардом этой крестьянской «армии», боровшейся с советской властью, Сталин, несомненно, считал крестьянство Украины и Северного Кавказа. Именно здесь традиционно были сильны антисоветские настроения. Именно украинские крестьяне выступали главной движущей силой антиколхозного движения весны 1930 г. Неоднократные волнения вспыхивали на Украине и Северном Кавказе в 1931–1932 гг. Дополнительным поводом для опасений было пограничное положение Украины. Сталин полагал, что украинским кризисом может воспользоваться враждебная СССР Польша[328]. В общем, как точно отмечает Х. Куромия, Сталин подозревал всех крестьян, но «украинские крестьяне были под двойным подозрением, и как крестьяне, и как украинцы»[329].

Объявив хлебозаготовки войной, Сталин развязал руки и себе, и исполнителям своих приказов. Идеологическим обоснованием этой войны был миф о «продовольственных трудностях» как результате вредительства и саботажа «врагов» и «кулаков». Связь между кризисом и политикой государства категорически отрицалась. Объявив «врагов» и самих крестьян виновниками трудностей, культивируя идею о злостном преувеличении масштабов голода, Сталин фактически снимал с центрального руководства и с себя лично ответственность за помощь голодающим. Высшим проявлением цинизма Сталина можно считать его заявление в феврале 1933 г. на первом съезде колхозников-ударников: «Мы добились того, что миллионные массы бедняков, жившие ранее впроголодь, стали теперь в колхозах середняками, стали людьми обеспеченными […] Это такое достижение, какого не знал еще мир и какого не достигало еще ни одно государство в мире»[330]. Именно в то время голод достиг своего пика.

Однако лгать всем Сталин не мог. В мае 1933 г., когда голод еще продолжался, Сталин принимал американского общественного деятеля полковника Р. Робинса. Полковник симпатизировал Советской России и был известен своими встречами с Лениным в качестве члена американской миссии Красного Креста в России в 1917–1918 гг. Рассчитывая на помощь Робинса в укреплении отношений с США, Сталин был приветлив и в чем-то, можно сказать, искренен. Понимая, что Робинс вполне осведомлен о реальных событиях в СССР, Сталин не посмел отрицать, что в стране голод. На прямой вопрос Робинса о плохом урожае в 1932 г. Сталин, походив вокруг да около, все же признал: «некоторая часть крестьян сейчас голодает». Объясняя причины голода, Сталин продемонстрировал немалую изворотливость и фантазию. По версии Сталина, голодали якобы те зараженные иждивенческими настроениями крестьяне, которые поздно вступили в колхозы и ничего в них не заработали. «Страшно голодали» также крестьяне-единоличники, которые якобы не работали на своих наделах, а жили за счет кражи колхозного зерна. После введения жестких наказаний за кражи[331] хлеба у них не стало. Довершая эту мистификацию, Сталин заверял Робинса, что государство помогает голодающим, однако сами колхозники выступают против такой помощи: «Колхозники крепко нас ругают – нельзя помогать лодырям, пускай они погибнут. Вот какие нравы»[332]. Все это вряд ли убедило Робинса. Однако, как истинный дипломат, он не углублялся в опасную тему, предоставив Сталину полную возможность говорить что вздумается.

Трудно сказать, в какой мере сам Сталин верил в собственные объяснения. Однако два очевидных вывода из беседы с Робинсом все же следуют. Во-первых, Сталин знал о голоде и признал, что это не выдумка «врагов», а реальность. Во-вторых, Сталин не слишком верил в собственную версию о происках «врагов» и «вредителей». В беседе с Робинсом он полностью проигнорировал эту тему. Косвенно это могло свидетельствовать о том, что Сталин осознавал реальные причины голода и его связь с коллективизацией. Однако вряд ли даже в разговорах с ближайшими соратниками он позволял себе такую слабость, как признание ошибок. Только мифические объяснения действительности могли служить основой принятого Сталиным курса. Ссылки на «врагов», крестьянский саботаж, в лучшем случае – на провалы местных руководителей позволяли Сталину отводить от себя малейшие обвинения.

Общие признания и оценки Сталина не позволяют понять, что он знал о голоде. Что имел в виду, когда говорил Робинсу: часть крестьян «страшно голодает»? Вставали ли перед его глазами страшные картины: живые скелеты, разрытые скотомогильники, обезумевшие матери, убивавшие своих детей? Вряд ли. Выходы Сталина в народ ограничивались залами торжественных мероприятий, а ездил он по улицам относительно сытой Москвы, фасада советской власти. Опубликованные в последние годы информационные материалы ОГПУ имели достаточно объективный характер. Они подробно описывали детали голода, каннибализм, антисоветские настроения населения[333]. Однако читал ли такие материалы Сталин, мы не знаем. Единственный и самый известный документ о трагедии голодающей деревни, несомненно прочитанный Сталиным, – письмо М. Шолохова от 4 апреля 1933 г. [334] Подробно, со всеми ужасающими деталями потрясенный писатель сообщал о голодных хлебозаготовках в Вешенском районе на Северном Кавказе, где он жил: