Там у Лапшина сада уже передовая, кипит бой. А ведь мы знаем там буквально каждый кустик, каждое дерево. Там катались на велосипедах и, отдыхая, проводили свои вечера над Волгой. Смотришь и думаешь: «Нет, всё же трудно к этому привыкнуть».

— Я люблю читать книги про исторические события, — говорил наш старый производственник, котельщик Кузьма Иванович Колесников. — Читаешь и думаешь, как это всё происходило. А вот если бы сейчас описать всё точь-в-точь, что мы переживаем…

В октябре наш главный инженер Константин Васильевич Зубанов женился. Эта свадьба была у нас тогда большим событием. Мы знали его невесту — Марию Терентьевну. Она работала в Бекетовке зубным врачом. Проводила мать на левый берег, а сама вернулась обратно и долгое время была единственным зубным врачом в осаждённом с трех сторон Кировском районе.

Было решено во что бы то ни стало сыграть на Сталгрэсе настоящую свадьбу.

Приглашены были гости со сталинградских заводов, продолжавших работать в нашем районе; среди военных гостей были полковник Танасчишин и генерал Жданов.

Пили за молодых, кричали «горько», провозглашались тосты за хорошие дела, за общую победу. Гражданские пили за военных, а военные провозглашали тосты за «гражданских военных».

Хорошо говорил генерал Жданов, обращаясь к Зубановым:

— Хочу вам обоим пожелать дружеской, счастливой, содержательной жизни. Ведь вы оба сталинградцы, соединившие свои дороги в такие дни…

Они сидели рядом — наш моложавый, худенький Константин Петрович в своём защитном костюме и Мария Терентьевна в своей шёлковой розовенькой кофточке, так необычайно выглядевшая среди нас.

О чём только ни говорили тогда за свадебным столом… И о том, как уже много сделал советский народ для Родины, и о том, как много надо ещё сделать для полной победы над врагом. Говорили и о музыке, о том, как многие впервые по-настоящему полюбили музыку именно в дни войны, о том, как хорошо, что люди за войну не огрубели, не опростились. Хорошая была свадьба! Мы праздновали ее до рассвета, когда вновь начался обстрел.

Как-то обстрел начался необычайно рано, не по расписанию. В нашу сторону летели и снаряды и мины. Наши орудия открыли ответный огонь. Поднялась ужасная канонада. Мы все выбежали на балкон распределительного устройства на третьем этаже. Это был наш наблюдательный пункт. Никогда ещё такой мы не видели Бекетовку. Стреляли тяжёлые орудия в километре от станции, под горой, в вишневом саду. Со всех сторон в ответ немцам били наши пушки. Из-за Волги летели снаряды. Рядом с нами полыхнули огни «катюш». Вся эта масса огня была направлена в сторону Горной поляны, где немцы предприняли наступление на узком участке фронта.

Мы видели, как разрывы покрыли весь склон холма у Горной поляны. Атака немцев быстро захлебнулась. Как мы были горды в этот день за свою артиллерию!

Сегодня наш товарищ брал бронекорпус на стропы, а завтра этот бронекорпус был уже на Тракторном; там его ставили на гусеницы, вкладывали в него сердце, оснащали, и боевая машина передавалась танкистам, которые прямо с завода выезжали на ней в бой.

К вечеру 24 августа железнодорожное сообщение между нашим заводом и Тракторным прервалось. Платформы с бронекорпусами, погруженные в наших цехах, остались на подъездных путях завода. Главный диспетчер Арцыбашев выехал на «эмке» в обком партии, чтобы передать сводку о выполнении суточного задания, выяснить положение и получить указания о том, как быть с готовой продукцией.

Арцыбашев вернулся около 11 часов вечера. По машине, на которой местами обгорела краска, по пеплу и саже, которыми были покрыты одежда и лица Арцыбашева и шофёра, было видно, что в городе тяжело. Возле машины собралась толпа. Всем хотелось узнать поскорее, какие вести привёз Арцыбашев, но когда он вылез, снял кепку и стал сбивать ею с одежды пепел, никто не решился задать ни одного вопроса.

Арцыбашев молча прошёл к директору. Через несколько минут в кабинет директора были вызваны начальники цехов, отделов и руководители участков.

Совещание продолжалось не больше 15 минут. Директор сообщил, что дальнейшее производство бронекорпусов на нашем заводе уже не имеет смысла. Получен приказ о немедленной эвакуации завода на восток. Остаются только спецгруппы, выделяющиеся в каждом цехе, бойцы рабочего батальона и отряд вооружённой охраны завода.

В 12 часов дня 25 августа завод, работающий полным ходом, был остановлен. В наступившей тишине по цехам проводилась информация, указывались сроки, когда какой цех переходит через затон по наплывному мосту к берегу Волги для погрузки на подготовленные для него средства переправы. Задание: переправившись на левый берег, следовать на сборный пункт в город Ленинск.

Многие товарищи говорили:

— Пока мы развернём производство на новом месте, пройдёт немало времени, не лучше ли остаться здесь и влиться в ряды Красной Армии?

Не всех удалось убедить, что они в тылу могут оказать Красной Армии большую помощь, чем на передовой.

На переправе ко мне подошёл рабочий Актуганов.

— Не думай, — сказал он, — что я тёмный человек и не понимаю, что не хорошо сейчас уходить из коллектива. Я согласен, что коллектив должен быть целым, поеду за Волгу, но душа моя остаётся здесь. Боюсь, что вернусь и буду всё-таки проситься в армию.

На другой день он действительно вернулся, пришёл к командиру одной воинской части, показал свои документы, заявил, что не может уйти из Сталинграда, и остался воевать.

К ночи на 26 августа эвакуация была закончена. Для тех, кто остался на заводе, начались боевые будни. В цехах спецгруппы совместно с подрывниками, выделенными командованием фронта, опутывали сетью проводов оборудование, раскладывали у станков пакеты с взрывчаткой. Бойцы рабочего батальона несли охрану завода, посёлков Красноармейск и имени Сакко и Ванцетти, одновременно учились владеть оружием.

Всех нас пугала мысль: неужели придётся взрывать завод и уходить за Волгу? Каждому хотелось, кроме того, что мы делали, еще хоть чем-нибудь помочь частям генерала Шумилова и генерала Толбухина, оборонявшим подступы к нашему району.

Как-то ночью, собравшись в помещении, освещённом электричеством, рабочие заговорили о том, что вот в наш район Сталгрэс подаёт свет, а вокруг, в красноармейских блиндажах — тьма.

— Как можно без света быть? — сказал Лука Артамонович Лебедев. — А если покушать надо, перевязать рану, заштопать шинель, пришить пуговицу, письмо написать? Хоть на время, а свет нужен. Вот бы, товарищи, придумать такую лампу — простую, удобную, без копоти, чтобы эту лампу боец мог с собой в кармане носить!

Несколько дней после этого Лебедев ходил по складам, приглядывался к разным трубкам, коробкам, проводам, занимался экспериментами. Он решил сам сделать удобную для фронта лампу и вскоре продемонстрировал нам образец такой лампы. Способ изготовления её оказался очень простым: стеклянный флакон, кусок фитиля и заклёпанная наглухо трубка с несколькими очень маленькими отверстиями в верхней части. Сделав партию таких ламп, названных потом «катюшами», Лебедев опробовал их в различных условиях и, убедившись, что это именно те лампы, которые нужны бойцу, стал изготовлять их сотнями. На изготовление одной лампы у него уходило не больше 5 минут.

Эти лампы, появившиеся сначала в соседних с заводом частях, вскоре можно было увидеть на любом участке Сталинградского фронта, всюду, где нужен был свет: в блиндажах, убежищах, землянках. Лебедев выпускал их один по нескольку сот в сутки и одновременно совершенствовал. Представители воинских частей приезжали за лампами на машинах. Отпуская свою продукцию, Лебедев проводил инструктаж, объяснял, как заправлять лампу, как ею пользоваться, как поступать, если она начнет капризничать при ветре, проникающем в блиндаж, или, наоборот, в духоте, при спёртом воздухе.