С утра до поздней ночи, а иногда и всю ночь происходили налёты на Сталинград. Так как нам надо было всё время совершать рейсы, мы уже перестали обращать внимание на «юнкерсы», «хейнкели» и «мессершмитты». Такова уж была наша служба.

Не раз, в самые трудные минуты, я вспоминал, что здесь где-то рядом, на опасных заданиях, моя любимая дочка.

Она училась в Педагогическом институте, знала немецкий язык, и её знания пригодились Родине, — стала она разведчицей. Командование посылало её в тыл к немцам.

Один раз только в эти дни мы встретились с Катей. На проводы семьи Кате дали отпуск. Только вышли, как подожжённый немецкий самолёт промчался над самым нашим домом и, содрав с него крышу, упал в нескольких метрах от нас. Попрощались мы друг с другом; я вернулся на пароход, а Катя — в свою часть.

В те сентябрьские дни мы выполняли задания одно важнее другого: то под бомбёжкой перевозили понтонный мост через Волгу в Куропатку, то вытаскивали из-под самого носа у немцев баржи, нагруженные зерном.

Немцы с господствующих высот уже контролировали Волгу. По ночам, приглушив ход, без дыма и света, мы подходили к правому берегу и принимали на свой борт ценные грузы. Когда же кончали погрузку, я тихо отдавал команду: «Отдать чалку, полный вперёд».

Так работали мы до последних дней сентября. Горизонт воды упал, и «Гаситель» уже не мог выйти из затона. Тогда нам приказано было поставить «Гаситель» на якорь в глубоком месте затона, а команде сойти на берег. С прискорбием в сердце выполняли мы этот приказ, снимали с любимого парохода все ценные детали, инструмент, брезент, золотники, спускали пары с обоих котлов. Люди сели в шлюпку.

Покинул я свой любимый пароход, на котором мечтал поработать до тех пор, пока силы не оставят меня; сошёл на берег и почувствовал себя стариком. Наступили самые тяжёлые дни в моей жизни… Мне было предложено отправиться в Москву за новым назначением.

До Москвы я не добрался. Некоторое время прожил в Саратове, но не по себе мне здесь было. То ли знал, что люди с команды «Гасителя» в Сталинграде остались, то ли хотелось быть поближе к дочке. Через несколько недель снова вернулся в Сталинград. Последние сто километров пешком шёл. Разыскал нашу оперативную группу и попросил, чтобы мне дали работу здесь же. Ведь наши волгари продолжали войну с немцами.

Когда я пришёл в Сталинград, «Гаситель» мой уже не на якоре стоял, был затоплен по середине затона. Никто тогда не знал — вражеский ли снаряд в него попал или в старые пробоины проникла вода. Ввиду беспрерывного обстрела и бомбёжки с воздуха нельзя тогда было установить, в чём дело. И тогда же я узнал, что пропала, точно растворилась в войне моя Катя. Известно было, что когда она возвращалась с задания, её тяжело ранили немцы. Шкипер Плашков, который переправлял её с правого берега, рассказал, что у Кати было три раны — в руку, в грудь и в живот. Искал я дочь по всем госпиталям, чтобы хоть узнать, где могилка её, но так и не напал на следы. Одно только было мне утешение, что все девушки, боевые подруги Кати, много хорошего мне о ней рассказали: говорили, что она ничего не страшилась и с открытой душой выполняла приказы.

Как только кончились бои в Сталинграде, 2 же февраля пошёл я на то место, где подо льдом на дне лежал «Гаситель». Стал все меры принимать, чтобы лёд над ним облегчить. Когда подняли эпроновцы мой «Гаситель», всё на нём оказалось в порядке; только пробоины надо было заделать. Быстро восстановили мы пароход, и снова стал «Гаситель» выполнять свою службу. А я по-прежнему на нем капитаном.

Мой пост № 502 — у хутора Скудры на левом берегу Волги, как раз напротив Тракторного завода.

Я всю войну в Сталинграде своими глазами с левого берега наблюдал. Видел, как немцы вышли на том берегу к Латашинскому саду. А тут пароход идёт, на котором капитаном был Иван Семёнович Рачков. Я его с 1922 года знал. Работал он и штурвальным, и лоцманом, и штурманом; а потом стал самым знатным капитаном на Нижней Волге.

Подошёл пароход близко к нашему луговому затемненному берегу, и слышу кричит Иван Семёнович в рупор, спрашивает меня — проедут ли они здесь. Рупор и у меня был. Стал я кричать, что немцы в Латашинском саду. Капитан моторной лодки Шестопалов тоже поблизости был. Он тоже кричал Ивану Семёновичу, чтобы повернули обратно.

Ушёл пароход, замаскировался и стал. Стоял целые сутки, а потом ночью решил всё же пробраться мимо немцев.

Видел я, как немцы открыли по пароходу миномётный огонь. Стал тонуть пароход. А были на нём наши сталинградские дети да женщины. Во время обстрела погиб и сам капитан Рачков.

Враг топил пароходы, на которых эвакуировались женщины и дети.

Стон стоял на реке. Поехал я на лодке вместе с комиссаром Иващенко. Видим мы, какая-то женщина цепляется за доску; была она ранена. Подъехали мы к ней, подняли её, взяли в лодку, а тут развидняться стало. Немцы нас заметили. Пустили снаряд — недолёт. А мы повернули в другую сторону. Ссадили женщину на берег и поехали дальше. Смотрим, ещё люди плывут. И их спасли.

С хутора Скудры всё гражданское население выехало. Остался я один со своей семьёй в хате. Со мной вместе были жена, Екатерина Федоровна, сын мой — инвалид и дочь с внуком. Они от меня никуда не хотели уезжать.

Гражданских кругом не стало, а военных прибыло много. Люди нездешние, надо было показать, где можно переправу устроить. А самое главное — стал мой домик на берегу Волги вроде госпиталя.

Когда Волга встала, раненых через реку возили на салазках. И всех прямо к моему дому везли. А по ночам к моему дому подходили машины, забирали раненых и увозили.

Все дома в Сталинграде стояли разрушенные, а мой даже починили, крышу поправили. Было только одно неудобство — дверь узка. Трудно было раненых на носилках вносить. Поэтому мы вносили раненых на руках. Запомнился мне молоденький лейтенант. Был он ранен в грудь. Мучился очень. Его нельзя было везти на грузовой машине. Он жил у нас, пока легковая не подошла.

Моя старуха, Екатерина Федоровна, всем раненым пищу готовила. Встанет в 5 часов утра и до двух часов ночи на ногах. Сколько соберётся в хате народу, на столько и готовила.

Не думали мы тогда, что пройдёт несколько лет и будут наш домик навещать самые разные люди, благодарить нас и говорить, как с родными.

Работала я на участке у Голодного острова вместе с бакенщиком Вагановым Гавриилом Осиповичем. Мы всё время на своем посту были. Без огней обслуживали водный путь. Суда и катера провожали на лодках. Проводили и баржи с боеприпасами через перекаты. В свободное время на лодках раненых с правого берега на левый возили.

Вырыли мы себе блиндаж, в нём и жили. Сначала было страшно, а потом привыкли.

А Волга в те дни совсем другая стала. Даже временами весло нельзя было повернуть из-за нефти; так густо она шла. И глушеной рыбы на Волге было много, но пользы от неё не было. Днём ловить её нельзя, а ночью — не видать. Да и вообще было не до неё.

Была раньше наша работа тихая, людей мало встречали; а тут какого только народа не увидели. Как-то сбили немцы над нами два наших самолёта. Лётчики живы остались, но у одного было семнадцать ран, а у другого — шесть. Я и Гавриил Осипович сделали им перевязки, прежде чем отправить в санчасть.

Мы тоже с Вагановым, когда перевозили бойцов, получили ранение: он в левое плечо, а я в правое. Наш участок был напротив элеватора, а в элеваторе сидели немцы и нас обстреливали.

Знали мы, что не пустят немцев через Волгу. Поэтому и к открытию навигации готовились. Все фонари и лампочки мы сберегли. Ваганов и лодки готовил. Уверены мы были, что опять на Волге полные огни гореть будут.