А он говорит: — Вы бы об этом в газету написали.

Подозвала я наших комсомолок, студенток. Составили мы обращение, в котором призывали сталинградцев трудиться на восстановлении родного города так же самоотверженно, как борются с врагом наши отцы, мужья и братья; подписались под обращением, а потом снова за работу принялись.

Через несколько дней смотрим — в газете наше обращение на видном месте напечатано.

Стали мы ежедневно с пяти-шести часов вечера, после того как заканчивали свою смену в детском саду, выходить на работу к Дому Павлова. Очень я была довольна, когда в следующий выходной день, двадцатого июля, к Дому Павлова со всех сторон нашего района начали сходиться женщины — и с Метизного завода, и с Мясокомбината, и с холодильника. А кроме того, домохозяйки — молодые и пожилые. Даже два инвалида Отечественной войны пришли, говорят: «Мы вам не помешаем, позвольте и нам в этом деле принять участие».

Разбились мы на бригады, — всем хватило дела. Кто воду с Волги для извести и цемента на стройку коромыслами таскает, кто кирпич наверх носит.

Мартынова наша повязала фартук, боевая этакая, говорит: «Война кончится, сыны мои придут, будут работать, а сейчас я за них».

Вымажемся мы все — кто в извести, кто в глине, — после работы идём на Волгу купаться. На работу и с работы мы всегда шли с песнями. Затянем «Провожала мать сыночка…», далеко слышно — сталинградки идут.

Как придешь с постройки в детский сад, даже детишки, если не спят ещё, про работу спрашивают. И дочурки мои все допытываются: «Ну, как, мама, перекрыли?».

Спрашивали меня разные люди — трудно ли нам. Конечно, трудно было. Но потрудишься и думаешь: а всё же пот не кровь; труднее тем, кто кровь свою за Родину проливает.

Вначале землю таскали, копали, подготавливали и котлованы, и траншеи, а потом заделались и штукатурами, и за кладку кирпичей взялись. Один раз кирпичную стенку выложили; говорят нам — плохо. Три раза её разбирали, а все-таки вывели. Мне особенно нравилось укладывать кирпичи. И у меня сначала кирпичи ходили то влево, то вправо, то вниз, то вверх; а потом стала я класть кирпич к кирпичу. Стоишь, бывало, наверху, смотришь с четвёртого этажа на город и думаешь: сколько нужно труда, чтобы снова повсюду здесь дома стояли. Сколько это надо кирпича уложить! Но ведь не одна я здесь. Так, по камешку, по камешку и дело начнём.

Мы ещё строили, ещё штукатурка не успела высохнуть, а уж на наших глазах в Доме Павлова первые готовые комнаты заселялись, детишки появились. Бывало, смотришь — какой-нибудь карапуз кирпич схватит и тоже наверх тащит. Даже дети у нас в детском саду стали из кубиков «дом Павлова» складывать.

Когда отстроили мы свой первый дом, Дом Павлова, крепко благодарили нас строители за помощь, а мы их за ученье.

Как-то в те дни со мной иностранные корреспонденты беседовали, всё спрашивали, чем я от других женщин отличаюсь — пешком ли я на работу хожу или на автомобиле езжу, какая, мол, у меня сила? Ну, что было на это ответить, смеюсь: конечно, пешком, а сила у меня самая обыкновенная — двенадцать лошадиных сил. Не знаю только, что им переводчик передал. Конечно, сила самая обыкновенная у всех у нас была. А сильны мы были только желанием как можно скорей хорошую жизнь наладить.

С Дома Павлова и пошло. Начали женщины по своей охоте и за другие дома браться. Приехали в Сталинград девушки-сибирячки, посмотрели, как мы Дом Павлова восстанавливаем, и решили восстановить дом, который защищали в Сталинграде их земляки.

Черкасовские бригады на восстановлении города.

Стало таких бригад, как наша первая, не сотни, а тысячи. После основной работы выходили женщины восстанавливать цехи на Тракторном и на «Красном Октябре». Всерьез стали мы строительные профессии изучать. Сотни женщин получили удостоверение о том, что стали они кто каменщиком, кто штукатуром, кто плотником.

Чего только ни делали тогда наши добровольцы: и трамвайные пути укладывали, и металлический лом собирали, тротуары очищали, вывозили шлак на ремонт шоссейных дорог, завалы разбирали и фундаменты рыли, водопровод прокладывали, клубы и кинотеатры строили. Потом стали и цветы сажать, окапывать деревья в садах, ямы рыть для новых посадок. Много новых скверов, бульваров будет у нас в Сталинграде. На Мамаевом кургане решили центральный парк разбить. Там, где мы по буграм ползали, газоны будут да клумбы, а у подножья нашей горы, как объяснили мне архитекторы, будет стадион.

Моей бригаде пришлось как следует поработать, чтобы от других не отставать.

Я сейчас работаю в детском саду, который мы сами заново отстроили — от фундамента до крыши; всё своими руками за одно лето сделали. До сих пор наша бригада держит два переходящих знамени — одно районное, другое городское.

Когда узнали о нашей работе бойцы на фронте, начали они с нами переписываться. Интересно было им знать, как теперь в Сталинграде, за который они воевали, люди живут. Большая переписка у нас с фронтами началась. А вот от товарища Павлова всё писем не приходило. Мы уж думали, что он погиб на войне. А оказалось, что ранен был, в госпитале лежал.

Пришлось всё же нам с ним встретиться. Уже кончилась война, как узнали мы вдруг, что приехал к нам в гости товарищ Павлов Яков Федотович, привёз нам привет от гвардейцев дивизии Родимцева.

Приехал он уже к нам не сержантом, а младшим лейтенантом, на груди его была Золотая Звезда Героя Советского Союза, планки орденов и медалей и две полоски о ранениях. А сам он такой невысокий, худенький, сероглазый. Я вначале не знала, с чего начать разговор, волновалась, вижу и он как-то смущается — кругом народу много. Поздоровались мы, и сразу почувствовала я себя с ним так, словно на одной улице в детстве росли.

Товарищ Павлов несколько раз обошёл фасад своего дома, заглядывал во все подъезды, со всеми жильцами здоровался, всё благодарил нас, строителей, и приветы от товарищей передавал.

А потом, окружённый детворой, пошёл он на площадь 9 января, где в братской могиле похоронены гвардейцы, с которыми вместе Павлов сражался. Долго он у могилы молча стоял, а потом сказал детям:

— Это они за ваше счастье жизни своей не пожалели.

Собрались мы все вместе в квартире одного фронтовика, товарища Жукова. Он теперь жил в Доме Павлова. Собрались мы за праздничным столом, вроде как на новоселье. Много нас народу было, удивительно даже как все и разместились: и жильцы были, и работники Дзержинского райкома партии, даже делегаты от предприятий к нам на вечер пришли. Лучший кондитер в городе прислал товарищу Павлову огромный торт. Отрезали первый кусок торта и положили на тарелку Павлову, а второй кусок мне положили. Выпили мы по бокалу в честь наших славных защитников, в честь гвардейцев Родимцева, а потом тост был за нас, сталинградских женщин.

Еще с многими сталинградцами встречался Павлов, и мне приходилось бывать при этих встречах.

Встречались мы всё на вечерах да на митингах, а как-то пришёл он и домой ко мне — детишкам гостинцев принес. Уселись мои девчонки к нему на колени, начали ему волосы теребить и все его отличия рассматривать. А он стал рассказывать нам запросто свою историю. Из госпиталя не удалось ему вернуться в родную дивизию генерала Родимцева. В других частях он воевал и даже не знал о том, что давно уже присвоено ему звание Героя Советского Союза. А как-то попался в его руки журнал, в котором снимок был помещён, как мы на восстановлении Дома Павлова работали, он и сказал своим товарищам: «Вот, посмотрите, дом в Сталинграде, который я оборонял». Только после этого узнали, что он и есть этот самый сержант Павлов. Снова тогда связался товарищ Павлов со своей дивизией, затребовали они его к себе. Вернулся он в свой полк, которым в дни обороны полковник Елин командовал: вместе с этим полком до Берлина дошёл.

Долго в тот вечер разговаривали мы о войне да о мирной жизни.