— Да. Ты уже видела ее?

Я кивнула и презрительно сморщила нос. Хотя опера годом ранее произвела настоящую сенсацию при дворе, мне она не понравилась. В ней шла речь о ведьме, заколдовавшей молодого солдата-христианина. Но, когда она замахивается кинжалом, чтобы убить его, вдруг понимает, что полюбила юношу. И тогда она сплетает новое заклинание, чтобы и он полюбил ее. Друзья спасают солдата от козней ведьмы, и она остается одна, погрузившись в пучину отчаяния. На мой взгляд, сюжет получился слишком уж реалистичным, поэтому у меня не возникало желания посмотреть ее еще раз.

— Что ж, посмотрим что-нибудь другое, — не стала настаивать Генриетта-Жюли. — Хотя зимой в Париже можно умереть со скуки. Одно хорошо: скоро начинается карнавал. Если ты дождешься его, мы наденем маски и хорошенько повеселимся. А графу совсем необязательно знать об этом. Он говорит, что карнавал — развлечение для крестьян, и что на нем творятся самые непотребные поступки. Он такой зануда! Ведь именно этим мне и нравится карнавал. А если я надену маску и костюм, то никто и не догадается, что я — графиня.

Ее слова натолкнули меня на одну мысль. До карнавала оставалось всего несколько недель. По традиции он проводился перед самым началом Великого поста и сопровождался весельем и народными гуляньями, бросанием еды, маскарадом, фиглярством и потешными турнирами. В замке Шато де Казенев, правда, к нему относились с неодобрением, считая карнавал языческим пережитком, замаскированным под папистскую глупость.

В Париже карнавал проводится вот уже добрую сотню лет. По улицам прокатывается шумное шествие, носящее название «Парад жирного быка». Обычно во главе процессии на откормленном быке едет юноша с шутовской золотой короной на голове, деревянным мечом и скипетром в руках, отделанными драгоценными камнями. За ним маршируют городские мясники, переодетые женщинами, с накрашенными лицами, стуча в барабаны и играя на дудках, флейтах и скрипках. Повсюду на улицах люди пускаются в пляс, занимаются любовью в темных переулках. По ночам вспыхивают пьяные драки.

Я мельком подумала: а проводят ли карнавал в Сюрвилье… они же там все истые католики?…

— В этом году будет еще и маскарадное шествие, — восторженно продолжала Генритетта-Жюли. — На праздник соберутся тысячи людей в самых разных костюмах и масках. А потом в Опере состоится бал-маскарад. Мы непременно должны побывать там. Умоляю тебя, скажи, что останешься, Шарлотта-Роза. С тобой я смогу пережить эту скучную зиму в Париже!

В это мгновение дверь отворилась, и в гостиную, прихрамывая, вошел высокий сутулый мужчина, тяжело опирающийся на трость. Он был одет в черное, и единственным ярким пятном оставалось обильно украшенное драгоценными камнями распятие у него на груди. Лицо под белым и сильно завитым париком было испещрено морщинами и злобой. Он выглядел человеком, который с нетерпением ожидает начала Великого поста, потому что вид страданий других людей доставляет ему удовольствие.

— Я с прискорбием выслушал ваши последние слова, — обратился он к Генриетте-Жюли, которая испуганно съежилась в кресле. — Графине де Мюра не подобает изъясняться таким образом. Прошу вас следить за своим языком.

— Да, месье, — покорно ответила она.

Он устремил на меня холодный взгляд.

— А кто вы такая, позвольте осведомиться?

— Я — Шарлотта-Роза де Комон де ля Форс, — высокомерно ответила я, вставая и приветствуя его реверансом ровно той изысканности, какой заслуживал его титул.

— Я слышал о вас, — неприязненным тоном заявил он.

Я выразительно приподняла бровь.

— В самом деле? Боюсь, месье, что не могу сказать того же о вас. Вероятно, вы не часто бываете при дворе.

Он нахмурился и одарил меня ледяным взором, но я, не дрогнув, лишь вопросительно склонила голову к плечу, глядя на него. Он неохотно проворчал:

— Здоровье не позволяет мне этого.

— Какое несчастье. Короля не интересуют те, кто избегает его двора. — Он злобно уставился на меня, а я любезно улыбнулась ему в ответ. — И тех, кого не замечает король, постигает постепенное падение благосостояния. В самом деле, король похож на солнце. Те, кто не купается в лучах его одобрения, живут в забвении, тогда как деньги и влияние достаются тем, кто вращается в его орбите. Хотя вам, пожалуй, влияние и ни к чему? — Я окинула презрительным взглядом комнату, обставленную пусть и со строгой, но несомненной роскошью.

Он нахмурился еще сильнее, хотя взор его затуманился, и он уже явно не видел меня.

— Быть может, это и хорошо, что я нанесла визит кузине, — гладко продолжала я. — Я смогу подсказать ей, как попасть ко двору… если вы решитесь напомнить Его Величеству о своем существовании.

Он кивнул, метнул оценивающий взгляд на свою молодую красавицу жену и, прихрамывая, вышел из гостиной. Генриетта-Жюли смотрела на меня, потеряв дар речи. Затем она вскочила и радостно закружилась по комнате, хлопая в ладоши.

— Как я рада, что ты приехала! Никто и никогда не осмеливался заговорить с графом в таком тоне. Как ты думаешь… быть может, он все-таки смилостивится и позволит мне поехать ко двору? Я наклоню голову, вот так, и напомню ему, что королю нет дела до тех, кто не желает предстать перед ним. Ах, какая прелесть! Его лицо! Мужа интересуют лишь деньги, и мысль о том, что его состояние может пострадать… Шарлотта-Роза, я тебя обожаю.

Вся следующая неделя превратилась в череду званых вечеров, посещений балета и утренних визитов к вельможам, имевшим несчастье задержаться в столице.

Я одолжила у Генриетты несколько платьев, и умница Нанетта ловко удлинила их оборками или кружевами. Тем не менее по ночам мне не спалось. Меня преследовали кошмары, в которых у маркиза де Несля вдруг появлялось лицо Шарля, а я сама бежала по пустынному средневековому замку, преследуемая запахом гниющих жабьих лапок.

И все это время я обдумывала пришедшую мне в голову идею. Что, если я приеду в Сюрвилье во время карнавала в каком-нибудь фантастическом наряде?

Как-то вечером мы с Генриеттой-Жюли побывали в салоне Анны-Марии-Луизы, герцогини де Монпансье, где собиралось изысканное общество уставших от мирской суеты парижан. Публика поглощала шампанское, лениво угощалась язычками ласточек и слушала рондо, сонеты и рассказы в громогласном исполнении авторов, дабы перекрыть гул голосов.

Я не могла не вспомнить о том, что именно здесь два года тому впервые встретилась с Шарлем, и как он самым возмутительным образом соблазнил меня в одной из комнат. Воспоминания отозвались такой резкой болью в сердце, что я вдруг ощутила себя старой и слабой, вечно идущей по лезвию ножа между безудержным весельем и слезами, и пожалела о том, что пришла сюда. А Генриетта-Жюли, которая еще не бывала здесь, пришла в полный восторг.

— А правда, что у нее было множество любовников? — спросила она, прикрывшись веером и с восхищением глядя на Мадлен де Скюдери. — И не только мужчин, но и женщин? Я читала ее книги. Она утверждает, что самое главное — не бояться рисковать.

— Правда, — ответила я, как будто сама в свое время не восторгалась теми же качествами.

— Шарлотта-Роза! — К нам подошла Мадлен и взяла мои руки в свои, пристально глядя мне в глаза. — Мы так давно вас не видели. Я слышала, что сейчас вы переживаете непростой период?

Я пожала плечами.

— Похоже, я наконец-то убедилась, что вы правы, Мадлен. Иногда тот факт, что я — женщина, повергает меня в отчаяние.

Брови ее сошлись на переносице. Она обняла меня за плечи и притянула к себе, целуя в щеку.

— Нет-нет, дорогая моя. Не надо отчаиваться! Это совсем не похоже на мою Дунамис.

— Я устала бороться за любовь, — призналась я.

Она рассмеялась и постучала кончиком веера мне по груди.

— Не думаю, что любовь лишает дара речи тех, кто обычно за словом в карман не лезет! Ну, Шарлотта-Роза, вы порадуете нас новой историей?

Я вздохнула.

— Не сегодня.

— А как насчет вашей маленькой подруги? Она тоже рассказывает истории?