— Это было очень давно.

— Я попала ко двору в 66-м. Вы тогда еще оставались там?

Лицо ее исказила гримаса.

— Нет.

Но я не унималась.

— Вы были в Версале на большом празднике 64-го года?

— Была.

— А я всегда жалела, что мне не довелось побывать на нем! Я слышала, что зрелище было поразительным. Правду ли говорят, что в небе запускали фейерверки, которые, переплетаясь, образовывали две буквы «Л», символизируя Людовика и Луизу де Лавальер?

— Да, это правда, — ответила сестра Эммануэль. — Мы не знали, то ли ужасаться, то ли ревновать. В то время король был очень красив.

Думаю, такой ответ удивил ее саму не меньше меня. Она прикусила губу и принялась яростно орудовать иголкой.

— А правду говорят, что во время праздника король повелел провести свой зверинец торжественным маршем на золотых цепях?

Она снова кивнула.

— Львов, тигров и слона, самое крупное создание, которое я когда-либо видела. — Рука ее с иголкой на мгновение замерла. — У него на спине стоял шелковый шатер, в котором ехал погонщик. А слуги были переодеты сказочными садовниками, разнося повсюду подносы со льдом, выкрашенным во все цвета радуги. Я съела столько, что едва не заболела, и моя мать хотела отвезти меня обратно во дворец, но я отказалась. Я хотела посмотреть балет, ну и, естественно, Мольер ставил свою новую пьесу, «Тартюфа».

— «Тартюф»! А я так никогда ее не видела. Король запретил ее на следующий день после премьеры, и широкой публике ее больше не показывали.

— И правильно сделали. Она высмеивала церковь, а это нехорошо.

— Зато очень смешно, как я слышала.

На мгновение ее тонкие губы дрогнули.

— Должна признать, что в то время мы с Атенаис и впрямь полагали ее очень смешной. Мы смеялись до слез. Молоденькие девушки иногда ведут себя очень глупо. — И она метнула насмешливый и одновременно раздраженный взгляд на послушниц, которые украдкой поглядывали на нас.

— Атенаис! Она была первой, с кем я подружилась при дворе. Вы знали ее?

— В молодости мы с нею были лучшими подругами. Но потом наши пути разошлись. Прошло уже много лет, как я вспоминала о ней в последний раз. — Голос сестры Эммануэль вновь стал холодным и отчужденным.

— Одно время я была ее фрейлиной, пока она не вышла из фавора.

— Когда я знала ее, она была тщеславной и глупой девчонкой.

— А я всегда считала ее очень доброй.

Сестра Эммануэль покривила губы.

— Пожалуй, да, она была доброй. Хотя Мортемары могли жестоко высмеять любое семейство при дворе, если хотели.

Я кивнула, понимая, что это правда.

— Она повела себя крайне жестоко со своим бедным супругом, — продолжала сестра Эммануэль. — Маркиз де Монтеспан был совершенно уничтожен, когда она стала любовницей короля. Вы знаете, что он приказал снести ворота своего замка, говоря, что рога у него на голове слишком ветвистые, чтобы он мог спокойно пройти под ними?

— Нет! В самом деле?

— О да. Он даже приказал украсить свой экипаж оленьими рогами. Думаю, он немного помешался.

— Бедняга.

— Он похоронил статую Атенаис на кладбище и заставил их детей носить по ней траур. По-моему, он даже заказывал по ней поминальную службу каждый год.

— Но это же ужасно! Для нее, я имею в виду. Когда тебя оплакивают, как мертвую, а ты еще жива.

— Она согрешила против него.

— Но разве у нее был выбор? Король не терпел, когда ему отказывали.

— Что ж, в конце концов ее сослали в монастырь, как и нас, — заключила сестра Эммануэль, и в голосе ее прозвучало нескрываемое злорадство.

— Да, если не считать того, что в приданое король дал ей полмиллиона франков, — заметила я.

— Держу пари, ей не приходится спать на соломенном тюфяке и укрываться одеялом на рыбьем меху.

Я улыбнулась, и, к моему удивлению, по губам сестры Эммануэль тоже пробежала легкая улыбка.

На следующее утро я быстрым шагом вошла в сад, где сестра Серафина срезала кервель[192] для супа. Подняв голову, она насмешливо приветствовала меня:

— Почему-то мне кажется, что вы сгораете от желания дослушать историю до конца.

— Да, пожалуйста, — ответила я, надевая садовые перчатки и шляпку.

— Что ж, — сказала она, — слушайте, что было дальше…

Скала Манерба, озеро Гарда, Италия — апрель 1600 года

Лезвие кинжала устремилось к горлу Маргериты.

Она перехватила запястье ведьмы. К своему удивлению, у нее достало сил вырвать у колдуньи кинжал. А ведь La Strega всегда казалась ей такой сильной. И только сейчас Маргерита заметила, что она и ростом не уступает ведьме. Она перестала быть маленькой девочкой.

Кинжал со звоном полетел на пол. Маргерита с трудом поднялась на ноги, в панике оглядываясь по сторонам в поисках какого-либо оружия. La Strega вновь схватила свой кинжал. Оскалив зубы, она замахнулась, и клинок со свистом рассек воздух. Маргерита испуганно попятилась, задев бедром буфет. Она зашарила рукой по столешнице, ища что-либо, чем можно было бы ударить ведьму. И тут пальцы ее наткнулись на тяжелую серебряную сеточку для волос. Девушка изо всех сил швырнула ее в колдунью.

В сердце ее раздался бессловесный крик.

Каким-то непонятным образом сеточка в полете перевернулась и раскрылась. Она накрыла колдунью, словно рыболовной сетью, и пригвоздила ее к земле, не давая пошевелиться.

На мгновение и Маргерита застыла на месте, изумленно глядя на дело рук своих. А потом ее захлестнула дикая радость. Отчетливо выговаривая каждое слов, она принялась читать нараспев:

— Силой трижды трех, я привязываю тебя к себе.

Ведьма ахнула и схватилась за сердце. Ее золотисто-коричневые глаза потемнели от ярости и страха. Она попыталась заговорить, но язык отказался ей повиноваться. Маргерита рассмеялась и подхватила с пола свою зимнюю накидку и мешок с провизией. Волосы казались ей непривычно легкими, и кончики их ласково щекотали девушке шею. Поспешно порывшись в мешке с мукой, она достала оттуда обручальное кольцо и сдула с него белую пыль на беспомощную ведьму.

— Он любит меня, а я люблю его. Бедняжка, вы, наверное, никогда не могли сказать о себе того же?

Маргерита надела кольцо на палец. Кинжал ведьмы, поблескивая, валялся на полу. Обернув руку накидкой, она подняла его и выбросила в окошко — ни за что на свете она не прикоснулась бы теперь к чему-либо, что принадлежало колдунье, — а потом заглянула под кровать, где лежал нож Лучо. Прицепив его на пояс, Маргерита выпрямилась, чувствуя, как от радости у нее кружится голова.

Но как же выбраться наружу? La Strega была прикована к ковру серебряной рыбацкой сетью. Скатать ковер, добраться до потайного люка и спуститься в подвал, где лежала оставленная Лучо веревка, было невозможно. Взгляд ее, блуждавший по комнате, наткнулся на щетку и серебряную ленту, лежавшие на буфете. Сеточка для волос, которую дала ей ведьма, превратилась в сеть, приковавшую ее к месту. Интересно, что можно сделать со щеткой и лентой?

Маргерита расхохоталась. Она сунула щетку в карман и поспешно привязала один конец ленты к крюку в стене. Выбросив другой конец из окна, она увидела, как он стал толще и удлинился, на глазах превращаясь в прочную серебряную веревку, которая скользнула вдоль башни вниз, к подножию, исчезая в темноте.