Он втолкнул меня в комнату и крепко поцеловал в губы. Я уперлась обеими руками ему в грудь, но справиться с ним не смогла. Он поставил свечу на стол и обхватил руками ягодицы, так что я волей-неволей тесно прижалась к нему, чувствуя, как вздыбилось его мужское достоинство.

— Я люблю вас, и вы сами это знаете. Я поведал всему двору о том, что скоро мы поженимся. Господь свидетель, я даже пошел против главы своей семьи. И теперь вы не можете мне отказать.

— Мы скоро поженимся, — в отчаянии сказала я.

— Нет. Я хочу вас сейчас. У меня больше нет сил ждать.

— Нет. Пожалуйста. Нет.

Мне не следовало говорить «пожалуйста». Он слишком часто повторял мне это слово. В мгновение ока маркиз швырнул меня на постель, сорвал с себя рубашку и завозился с поясом своих панталон, другой рукой держа меня за горло. Он был слишком силен и действовал слишком стремительно. Я едва успела сделать вдох, как он содрал с меня ночную сорочку.

Он ворвался в меня, входя снова и снова, и атласный мешочек с заклинаниями елозил по моей груди, и от запаха гнилого мяса и трав меня едва не стошнило. Отвратительная вонь забила мне ноздри, горло и желудок, и в этот миг он излился в меня. Когда он, тяжело дыша, в изнеможении навалился на меня, мешочек оказался зажатым между нами, превратившись в омерзительный комок, обжигавший мне кожу. Мне показалось, что грудь мою пронзило огненное копье.

Версаль, Франция — июнь 1678 года

На следующий день я обнаружила, что не могу встать с постели. У меня болело все тело. Губы распухли и воспалились. На шее, на груди, на запястьях и бедрах лиловели синяки, а присев на горшок, мне вдруг показалось, что вместо мочи из меня течет едкая кислота.

«Это ты во всем виновата, — сказала я себе. — Ты дала ему мешочек с заклинаниями. Ты пользовалась духами, которые, по его словам, заставляют мужчин сходить с ума от любви. И чего же ты ожидала?»

Слезы медленно покатились у меня по щекам. Я осторожно вымылась мягкой фланелью, сунула порванную ночную сорочку на самое дно сундука и вынула оттуда свежую, самую просторную и мягкую, какая у меня только была. Сняв с кровати простыни, я убрала их с глаз долой, а потом с головой укрылась стеганым одеялом. Мне было так стыдно, что я не рискнула позвать Нанетту и попросить ее перестелить постель. Я лежала неподвижно, изредка шмыгая носом и утирая слезы тыльной стороной ладони.

«Когда мы поженимся, все будет по-другому. Он повел себя грубо, потому что ты раззадорила его, — сказала я себе. Но я не забыла того, как он угрожал воткнуть мне ручку щетки между ног. — Наверное, он просто не сознавал, какую боль причиняет мне, — думала я. — Наверное, это черная магия толкает его на такую жестокость. Пожалуй, если я избавлюсь от этого колдовского мешочка, он снова будет со мною нежен и станет называть меня „ma belle“, говоря, как сильно любит меня».

Вскоре в дверь поскреблась Нанетта, но я сказала, что захворала. Она застелила мою постель чистым бельем и принесла мне куриный бульон, разбавленное водой сладкое вино и влажное полотенце, смоченное лавандовой водой. Она готова была и расчесать мне волосы, но я отпрянула, стоило ей протянуть ко мне руку. Служанка ушла, и на лице ее читались обида и беспокойство. Я немного поспала, а когда проснулась, Нанетта распорядилась подать мне сидячую ванну, и целая вереница слуг натаскала в нее горячей воды. Я сидела в ней, поджав колени к груди, пока вода не остыла. Она вымыла мне голову, рассказывая истории о моих же детских проделках и вспоминая те смешные глупости, что я говорила. Я склонила голову набок, подперла щеку коленкой и почти улыбнулась. Она дала мне баночку с мазью окопника для синяков и ссадин, заставила выпить отвратительно пахнущую травную настойку и ни словом не попрекнула меня, приговаривая лишь:

— Вот так, Бон-Бон, умница, моя маленькая кочерыжка, так лучше?

Я очень любила свою Нанетту.

Когда вода остыла настолько, что сидеть в ванне стало уже холодно, я вылезла из нее и позволила Нанетте вытереть мне волосы насухо. Она протянула мне ночной халат, но я покачала головой и сказала:

— Подай мне придворное платье, Нанетта.

Она переполошилась.

— Вы ведь не собираетесь выходить?

— Боюсь, придется.

Она помогла мне надеть одно из моих новых платьев, завила мне волосы горячими щипцами, так что они превратились в колышущуюся массу мелких кудряшек, и заколола их булавками над ушами. Я подвела глаза, припудрила лицо, стараясь скрыть синяки на шее, и накрасила кармином губы. Слева на подбородке я осторожно прикрепила мушку. Я скромна и целомудренна, говорило это черное пятнышко. Наконец, я застегнула на шее агатовое ожерелье, подаренное мне маркизом. Нитка черных камешков заканчивалась крошечной черной розой, под цвет моих волос. «Моя темная роза», — называл он меня. Выбрав веер со страусовыми перьями, я нетвердой походкой двинулась по коридорам и переходам в королевскую гостиную.

Я чувствовала себя маленькой, замерзшей и испуганной. Но хуже всего было то, что я чувствовала себя хрупкой и слабой, словно меня можно было легко сломать. Я, которая всегда гордилась своей силой, духовной и физической. Мадемуазель де ля Форс. Дунамис.

Я вошла в Салон Венеры[161] и стала высматривать маркиза. Своего возлюбленного. Своего насильника. Но его нигде не было.

Именно в Салоне Венеры по вечерам собирались придворные, ожидая появления короля. Тяжелые колонны темного мрамора с прожилками чередовались с позолоченными панелями и фресками. Высоко над головой боги, императоры и древние герои жестикулировали и сражались среди облаков и клубов дыма. Хотя король сейчас подписывал письма у себя в кабинете — его распорядок дня был настолько строг и неизменен, что любой француз мог, глядя на часы, сказать, чем занимается Его Величество в данную минуту, — массивная статуя Людовика XIV угрожающе высилась над толпой в тоге римского императора. Лакеи замерли в неподвижности, держа в руках подносы, на которых стояли кубки с игристым вином и тарелки с крошечными деликатесами — соте из морских гребешков, соленая треска и икра на картофельных оладьях, слоеные пирожки в форме пальмового листа с базиликом и сырные ватрушки с крыжовником. Воздух благоухал любимым ароматом короля — цветами апельсинового дерева, стоящими в высоких вазах и горшках.

Я немного выпила, чуть-чуть поела и сделала вид, будто увлеченно рассматриваю картины, ломая голову над тем, куда же подевался маркиз, и что я ему скажу, когда он появится. Мне не пришлось долго ждать, чтобы выяснить это.

— Мадемуазель, мне очень жаль. Вы, должно быть, в отчаянии, — сказала Франсуаза.

Я повернулась к ней и вопросительно приподняла бровь.

— Неужели вы ничего не знаете? Ох, прошу прощения. Мне бы не хотелось стать вестницей несчастья и первой сообщить вам дурные вести.

— Дурные вести? — сделав над собой усилие, отозвалась я ровным голосом.

— Маркиз де Несль. Великий Конде увез его с собой в Шантильи. Он говорит, что не позволит маркизу вернуться ко двору, пока тот не порвет с вами.

Мне показалось, будто чья-то ледяная рука сжала мне горло. У меня перехватило дыхание, и я не могла вымолвить ни слова. Во рту вдруг появился горький привкус желчи.

— С вами все в порядке? — с беспокойством осведомилась Франсуаза. — Вы побледнели. Вот, выпейте.

Я сделала большой глоток шампанского из серебряного кубка. Мне хотелось упасть в обморок, или закричать, или убежать, или разбить что-либо вдребезги.

— Это потому, что я бедна, — выдавила я.

Франсуаза ничего не ответила, хотя ее темные брови сошлись на переносице.

— Неужели для них это имеет значение? — продолжала я. — Они богаты. Влиятельны. Неужели они не могут дать мне маленькую толику счастья? Быть может, я не обладаю богатством и влиянием при дворе, но в моих жилах течет благородная кровь. Я умна.