— Возьми стебли.

Маргерита подалась вперед, чтобы взять связку оборванных стеблей роз, и вдруг вскрикнула и отпрянула. Колдунья намеренно провела одним из острых шипов по нежной коже у нее на запястье. Кровь потекла по руке Маргериты и упала в воду. Каждая ее капелька раскрылась, подобно крошечному бутону, разбросав вокруг тоненькие волоконца, которые медленно растаяли в воде, окрасив ее в пурпурные тона. Маргерита бы непременно отшатнулась, но колдунья схватила ее за руку, удерживая на месте и вслух считая падающие в воду капли крови. Отсчитав девять капель, она поднесла запястье Маргериты ко рту и бережно лизнула ранку, останавливая кровь. Маргерита поморщилась, отдернула руку, и на сей раз колдунья отпустила ее. Девочка упала на колени, схватившись за кровоточащее запястье, перепуганная настолько, что не могла издать ни звука.

La Strega поднесла серебряный кубок ко рту, устремив взгляд на свой портрет, висящий в ногах ванны, и сделала большой глоток.

— Я не стану платить цену яблока, жертвуя красотой ради мудрости, — нараспев продекламировала она. Сделав еще один глоток, она продолжала: — Я не увяну, подобно лепесткам розы, павших под натиском мороза.

Отпив последний глоток, она осушила кубок до дна.

— Дай мне то лицо, которое я вижу, чтобы оставаться красивой вечно.

На мгновение колдунья замерла, сидя совершенно неподвижно и глядя на свое нарисованное отражение, и на губах ее играла торжествующая улыбка. Затем она повернулась к Маргерите.

— А теперь вымой мне, пожалуйста, голову, mia cara. Мне так нравится, когда кто-нибудь моет ее вместо меня.

Дрожа всем телом и давясь слезами, Маргерита тем не менее сделала, как ей было приказано. Она вытерла окровавленное запястье о свою ночную рубашку и опустилась на колени подле ванны, вынув заколки и распустив огненные кудри колдуньи. Вооружившись опустевшим кувшинчиком, принялась осторожно поливать голову La Strega водой. Намылив руки, она стала осторожно втирать пену в длинные рыжие пряди. Колдунья таяла от удовольствия.

— Ты не могла бы тереть чуточку посильнее? — прошептала она.

Маргерита повиновалась, хотя сердце ее отбивало тарантеллу. Она окунула кувшин в воду, готовясь смыть пену, но колдунья покачала головой.

— Не спеши.

Маргерита так и осталась стоять на коленях, бережно массируя волосы La Strega, пока у нее не заныла спина, а вода в ванне не остыла. Наконец колдунья вздохнула и сказала:

— Ну хорошо, довольно.

Когда Маргерита стала вытирать голову куртизанки полотенцем, уголком глаза девочка вдруг заметила зловещую тень. Она подняла голову и не смогла удержаться от испуганного крика.

Серебряный диск луны налился кровью, и на ее испещренный оспинами лик наползла черная тень. Казалось, будто какой-то неведомый гигант откусил здоровенную часть ночного светила. Охваченная ужасом, Маргерита смотрела, как пятно становилось все шире, а лик луны темнел, словно багровея от гнева. La Strega тоже наблюдала за происходящим расширенными от восторженного страха глазами.

— Какое сильное знамение, — прошептала она. — Оно наверняка сулит мне удачу, верно?

«А мне — горе», — подумала Маргерита и обеими ладошками прикрыла глаза. Ей не хотелось видеть, как луну пожирают заживо.

Аббатство Жерси-ан-Брие, Франция — апрель 1697 года

Сидя на корточках и слушая рассказ сестры Серафины, я вдруг почувствовала резкую боль, словно из глубины веков кто-то дотянулся до меня шипом розы и вонзил его мне в грудь. У меня ведь тоже отняли мать. Меня тоже заперли здесь против моей воли. Этой девочке, Петросинелле, было всего двенадцать, когда ее заточили в комнате башни. Когда меня лишили матери, мне тоже едва исполнилось двенадцать.

Этот огород, притаившийся в самом сердце монастыря, живо напомнил мне сад моей матери, разбитый в цитадели замка Шато де Казенев в Гаскони, где я родилась. Именно там я впервые встретила короля, и встреча эта положила начало цепи событий, которые и привели меня сюда, в аббатство Жерси-ан-Брие и садик сестры Серафины.

Замок Шато де Казенев, Гасконь, Франция — май 1660 года

Король остановился в замке Шато де Казенев весной того года, когда мне должно было исполниться десять. Он со своим двором неспешно направлялся в Испанию, где Людовику предстояло сочетаться браком с испанской инфантой, своей двоюродной сестрой во втором ряду родословной. Инфанта, Мария-Терезия, приходилась ему двоюродной сестрой и по материнской, и по отцовской линии: отец Людовика, Людовик XIII, был дядей Марии-Терезии, а ее отец приходился дядей уже самому Людовику.

Двор прибыл в Казенев из-за деда моей матери, Раймона де Викоза, который был двоюродным братом деда короля, Генриха IV, что делало мою мать троюродной кузиной короля. Шато де Казенев был охотничьим замком и любимой резиденцией Генриха IV, и он, став королем Франции, подарил ее своему кузену Раймону, а сам переехал в Париж.

Мальчишками Раймон и Генрих вместе охотились на диких кабанов и волочились за девицами. Став мужчинами, они сражались бок о бок во многих битвах, спасая друг другу жизнь. Оба уцелели в Варфоломеевскую ночь, которая стала следствием женитьбы Генриха на принцессе Марго.

Привязанность Генриха к своему кузену была столь сильной, что однажды, после особенно жестокой битвы, он сорвал с головы позолоченный шлем с высоким белым плюмажем и вручил его Раймону. А белое перо на его гребне с тех пор стало частью фамильного герба Раймона, а после того, как Генрих пожаловал ему Шато де Казенев, он приказал высечь плюмаж в камне над главными воротами.

Замок Шато де Казенев лежит примерно в двадцати пяти милях к югу от Бордо, на пути паломников из Сантьяго-де-Компостела в Везле.[83] Это был самый удобный путь для королевского двора в Испанию, где Его Величество должен был встретиться с инфантой.

Интересно, что подумал король, впервые увидев замок. Шато де Казенев ничуть не походил на изящные симметричные дворцы Парижа, поскольку строили его не для красоты, а для обороны. У него было тринадцать наружных стен разной высоты, стыкующихся под разными же углами, и две островерхие башенки, смотрящие в ущелье, по которому текла река Сирон. За крепостными стенами располагался заглубленный двор, в котором моя мать и разбила свой сад, защищенный от всех ветров высокими стенами. Любимое место матери во всем замке, он благоухал розмарином, лимонной мятой и чабрецом. Вдоль стен были рядами высажены фруктовые деревья, и пчелы с жужжанием вились над собачьей петрушкой, посеянной вдоль бордюров.

Он стал нашим детским раем на земле. У меня была собственная гнедая кобыла, которую звали Гарнет, и черно-белая пятнистая гончая по кличке Цезарь, спавшая в ногах моей кровати. Ну и, разумеется, у меня была Нанетта, которая нянчила меня, бранила и тайком приносила миску с теплым молоком и накрошенным в нее хлебом, посыпанным сахаром, когда меня в наказание отправляли в свою комнату без ужина.

Каждый день меня ждало новое приключение. Я обожала галопом носиться по парку, закрыв глаза и раскинув руки в стороны, когда в ушах у меня набатом гремел топот копыт моей кобылы. А еще у меня была маленькая лодочка, чтобы кататься по мельничному пруду. (Брать лодку на реку мне не разрешалось. «Это опасно», — говорила мама.) Но иногда мне позволяли пересечь пороги вместе с крестьянами на gabares,[84] когда они отвозили бочки с вином в порт Серонс. Во время сбора урожая мы с моей сестрой Мари возвращались домой на самом верху воза с сеном, вплетая в волосы полевые маки и распевая во все горло. Зимой мы отправлялись за добычей для нашего стола и останавливались в чаще леса, чтобы поджарить каштаны на огне. Я до сих помню, как они согревали наши озябшие руки.