Несмотря на возраст, она двигалась с природным изяществом и повела меня по спокойному и тихому садику, огороженному стенами, вдоль которых шпалерами выстроились деревья и длинные цветочные клумбы, обложенные сырой соломой, из-под которой из земли торчали какие-то корешки. К одной стене прилепилась маленькая каменная хижина с соломенной крышей, спускающейся почти до земли, которая показалась мне будто пришедшей сюда из моего детства.

— Мотыги и лопаты хранятся вон там, — сестра Серафина посмотрела на меня с насмешливым сочувствием. — Ну же, не дуйтесь. Смотрите, какой сегодня чудесный день. Ведь наверняка вы предпочтете находиться здесь, на свежем воздухе, чем быть выпоротой сестрой Эммануэль?

— Полагаю, вы правы. — Я запрокинула голову, подставляя лицо ласковым солнечным лучам, глубоко вздохнула и ощутила облегчение, когда поняла, что мои невзгоды и страдания уже не кажутся мне всепоглощающими.

Сестра Серафина вошла в домик и вскоре вернулась, нагруженная садовыми инструментами.

— Вот, возьмите перчатки, чтобы поберечь ваши красивые руки. — Она перебросила мне пару кожаных рукавиц и широкополую соломенную шляпу с вуалью, какие носят крестьянки. — Надевайте, иначе солнце может испортить вам цвет лица.

С недоумением поглядев на нее — мне было странно слышать, как монахиня рассуждает о красивых руках и цвете лица, — я натянула перчатки и надела шляпу, бросив свою белую шапочку на подоконник хижины.

— Давайте сначала взглянем на моих пчел, — с этими словами сестра Серафина повела меня к южной стене, в которой были устроены ниши, заложенные соломой. — Помогите мне распеленать ульи. Но только осторожнее, чтобы не разбудить пчел.

Она принялась убирать охапки соломы, и я стала неуклюже помогать ей. Под соломой обнаружился пчелиный улей, сплетенный из тростника, стоящий на маленьком круглом столике с одной ножкой.

— Солома не дает пчелам замерзнуть зимой, — пояснила сестра Серафина. Она сняла каменную черепицу, лежавшую на крыше улья, и приложила ухо к отверстию. — Замечательно. Послушайте, как они жужжат.

Я с любопытством склонилась над ульем. К своему невероятному удивлению и восторгу, я действительно расслышала негромкое ровное гудение.

— Зима выдалась суровой. Я боялась, что потеряю несколько ульев, — обронила сестра Серафина, когда мы принялись распеленывать дюжину или около того круглых соломенных ульев. — Первые цветы уже распускаются. Скоро вылезут рабочие пчелы и начнут собирать нектар. А потом бедная старая королева последней покинет улей и совершит второй в жизни полет.

— Королева? Вы имеете в виду короля?

Сестра Серафина выпрямилась.

— Никакого короля нет. Только королева, которая всю жизнь проводит в заточении улья. В точности, как мы здесь.

Я рассмеялась.

— Но это же неправильно. Недаром говорят, что улей является лучшим примером того, как следует управлять королевством, когда все рабочие прислуживают королю. И нам вечно читали проповеди о том, как Его Величество должен править кнутом и пряником или, применительно к королю пчел, сладостью меда и болезненным укусом.

— Совершенно точно установлено, что ульем правит пчелиная королева, которую называют еще пчелиной маткой, но уж никак не король. Один голландский ученый доказал это еще двадцать лет тому, когда расчленил королеву пчел и обнаружил у нее яичники.

Я ахнула — мне еще не доводилось слышать, чтобы кто-либо открыто говорил о таких вещах, — а потом рассмеялась. Меня охватило столь безудержное веселье, что пришлось опереться рукой о стену, чтобы не упасть.

— Zut alors. Подумать только, а ведь я когда-то надела платье, расшитое изображениями пчел, чтобы сделать королю приятное… Он знает об этом, как вы думаете? Его Величество лишь молча улыбается, когда его называют Королем пчел.

— Не знаю… Но ведь его интересуют естественные науки, не так ли? Разве не он учредил Академию?

Я с удивлением взглянула на сестру Серафину. Для пожилой монахини она была весьма недурно осведомлена обо всех перипетиях светской жизни.

— В общем, да, — ответила я, — хотя, насколько мне известно, он не проявляет особого интереса к естествознанию. Никогда не видела, чтобы король читал книгу, не говоря уже о том, чтобы посещать диспуты или заседания Академии. Sacre bleu.[50] Как забавно. Я непременно должна написать принцессам и рассказать им об этом. Они с радостью нарядятся пчелиными королевами, чтобы подразнить двор.

Не успели эти слова сорваться с моих губ, как веселье мое угасло, и я вспомнила, что более не являюсь конфиденткой дочерей короля, и мне даже не разрешается писать письма. Тоска и отчаяние вновь захлестнули меня.

— Я позову вас, когда пчелы начнут собираться в рой, — сказала сестра Серафина. — Это поистине захватывающее зрелище. Захватывающее и страшное.

— Совсем как при дворе, — я попыталась улыбнуться.

— Да. Быть может, пчелиный улей и впрямь является подлинным олицетворением двора. Если так, то вам, пожалуй, стоит держаться от него подальше. На мой взгляд, он точно так же может превратиться в узилище для души, как и монастырь.

Это была правда. Я с любопытством посмотрела на нее. Она заинтриговала меня, эта монахиня с замечательными глазами цвета спелого меда и суждениями опытной и много повидавшей женщины. Совсем не эти качества я ожидала встретить в аптекаре захудалого и нищего монастыря, затерявшегося в деревенской глуши.

— Когда наступит время пчелиной матке повести рой, вы должны помочь мне поймать их. Я не хочу потерять ни одну свою пчелу, — сказала пожилая монахиня. — А теперь пойдемте разведем костер, вскипятим чайник и выпьем чаю, прежде чем начнем копать и мотыжить. Не знаю, как вы, но во мне здешняя еда всегда оставляет чувство голода.

Поскольку с самого утра у меня во рту не было и маковой росинки, не считая чашки молока, я с радостью принялась помогать сестре Серафине развести огонь в очаге в маленьком домике, а потом с любопытством огляделась по сторонам.

С потолочных балок свисали пучки травы, на полках теснились горшочки с сушеными листьями, цветами и всевозможными порошками красного, ярко-желтого и темно-коричневого цветов. В центре хижины стояли старенький стол с поцарапанной крышкой и два табурета, а у дальней стены приютилась небольшая кровать, застеленная стеганым покрывалом, сшитым из разноцветных лоскутков. Подобное буйство цветов я встретила впервые с тех пор, как попала в Жерси-ан-Брие. На скамье стояли тяжелая мраморная ступка и пестик, внутренности которой были испачканы чем-то коричневым.

— Так, давайте посмотрим, какой чай сегодня приготовить? Солодовый чай Святого Иоанна, чтобы осчастливить нас: шиповник и бузина, которые сделают нас здоровыми; пустырник, который сделает нас мудрыми; и ложечку меда, чтобы подсластить настроение. — Сестра Серафина набрала из нескольких горшочков немного высушенных листьев и цветков и всыпала их в глиняный заварочный чайник, а потом залила его кипятком.

— И ничего, чтобы сделать нас состоятельными? — поинтересовалась я.

— А к чему нам деньги? — ответила она, и ее глаза цвета спелого меда весело блеснули. Она налила бледную ароматную жидкость в две фаянсовые чашки и добавила в каждую по ложечке меда.

— Будь у меня деньги, я бы купила себе свободу. Мне не пришлось бы сидеть здесь взаперти по прихоти короля. Я могла бы уехать, куда захочу, и ничего не бояться.

Сестра Серафина вновь наполнила железный чайник дождевой водой из бочки за дверью и вернула его на огонь, прежде чем серьезно ответить:

— Да, понимаю, для вас бы все изменилось. Что до меня, то я была богатой и могу с полной уверенностью заявить, что счастливее от этого я не стала.

— Бедность тоже не делает нас счастливыми.

Она передала мне чашку.

— Нет, конечно. Давайте-ка выйдем на солнце и выпьем чаю. Вы не могли бы взять и мою корзинку?

Держа в одной руке чашку, а в другой — кипящий чайник, она первой вышла в сад. Мы присели рядышком на одной из невысоких стен, и я нерешительно пригубила чай. Он был восхитителен и тут же согрел меня.