– Пошли!

Генри тащила меня за руку. Я запнулся за проигрыватель и наклонился, чтобы его поднять.

Бадда-бадда-бадда!

Проигрыватель разбит вдребезги. Расколот, как яйцо. Когда я попытался поднять его, посыпались провода и стекло.

– Пошли! – крикнула Генри, но где Боб?

Где альбом Хэнка Вильямса? Неужели я попал под налет Бюро? Бюро никогда не использует «карильоны», ни запрещены. И точно не в подпольном клубе, где самое страшное наказание – штраф.

Так-так-так!

Я встал и, даже не успев побежать, с налету наткнулся на что-то твердое и упал. Стол?

– Скорей! – взвизгнула Генри.

Она тащила меня вперед, тащила сквозь толпу людей, которые ломились в заднюю дверь, к ночному прохладному воздуху.

– Где твой лектро?

Я показал на противоположную сторону улицы. Генри сорвалась на бег, я попытался последовать за ней, но мои ноги, казалось, решили двигаться одновременно в двух различных направлениях.

Так-так-так!

Выстрелы остались позади, внутри здания, далеко. Мои небесно-голубые брюки с одной полосой насквозь промокли. Я смутился, а потом увидел, что это кровь, и в ужасе сел на листья, на обочину. Листья прилипали ко мне.

Генри исчезла. Грузовик Боба трогался с места. Я пытался кричать, но не мог вздохнуть, к тому же я снова двигался. Шел? Генри вернулась, тянула меня за руку. Она сунула карточку в отверстие, и дверь моего лектро распахнулась, снова опрокинув меня в листья. Бадда-бадда-бадда! Пистолеты вновь появились снаружи.

Генри опять тянула меня. Листья стали липкими от крови. В отдалении я слышал приближающиеся сирены.

– Пошли! – крикнула Генри.

– Делаю все, что могу, – ответил я, и здесь мои возможности иссякли.

Последний миг из моей старой жизни, который сорвали с меня, как лист с дерева. Какой лист, с какого дерева?

Суд начался с заявления судьи Ито-Гомес-Леви, что рассматриваться будут только обвинения в произошедшем взрыве и последовавших смертях и что она не допустит свидетельств о мотивации и целях группы. Александрийцы (как их начали называть) ответили отводом назначенных адвокатов и избранием Дамарис своим законным представителем. Последующее обвинение в неуважении к суду не возымело никакого эффекта, потому как им в любом случае грозил смертный приговор, который «вынесут почти наверняка» («Вэраети»).

Таким образом, именно Дамарис повергла в шок весь мир, объявив о полном принятии вины и ответственности александрийцами («названными в честь пожара, а не библиотеки») не только за трагедию в музее Гетти, но за каждый взрыв и саботаж, которые являлись актом «удаления» со стороны движения александрийцев за последние восемнадцать месяцев – хотя, по сути, это невозможно. Прежде чем судья успела прервать ее, Дамарис объявила, что целью являлось и является «пробудить мир от избытка искусства и информации».

Пресса потеряла голову. Может, Дамарис прикрывает новое движение или использует суд, чтобы создать его? Судья Гомес-Ито-Леви (она меняла порядок имен, чтобы не оказывать предпочтения ни одному из своих великих предков) ответила удалением присяжных, так как их помощь для вынесения приговора больше не требовалась. Удаление подстегнуло целый ворох жалоб и апелляций со стороны присяжных и адвокатов, в результате чего присяжных восстановили в качестве наблюдателей и, несмотря на то, что изменение заявления осталось в силе, присяжным, в противоположность обычной процедуре, позволили огласить решение судьи по делу.

Сам вердикт никогда не подвергался сомнению. Глава присяжных открыл конверт в 16:47. Мирное время, 21 апреля 20… года. Всех одиннадцать подсудимых признали виновными в убийстве первой степени, террористы ческой деятельности и уничтожении частной собственности. «Корпорация любимых» аплодировала. Александрийцы в каменной тишине подняли руки. Судья отсрочила исполнение приговора на месяц, чтобы дать время присяжным для подготовки петиции о распространении их роли наблюдателей на этап наказания, так как все они имели дело с книгами и телевидением, а потому были «материально заинтересованы» в смертном приговоре.

Что-то не так. Мне не хотелось в туалет. Обычно по утрам мне первым делом хочется в туалет.

Странные ощущения в ноге. Я скинул одеяло и посмотрел на нее. Мои небесно-голубые брюки с одной полосой исчезли – как, впрочем, и кровь, которую я помнил. Вместо них на левом бедре, где-то посредине между коленкой и трусами, оказалась штуковина. Она выглядела как розовый блин.

Неестественно теплая, даже горячая. Еще более неестественно: хотя я никогда не видел ничего подобного, я точно знал, что это такое. «Куппер™», изготовлен фирмой «Олеан» по лицензии «Буэнос ночес лтд.». Модель повышенной прочности, которую имеет право ставить и снимать только профессиональный врач. Куппер нельзя применять для лечения рака или любого другого распространяющегося заболевания. Во время его действия противопоказано употребление алкоголя или лекарств, рекомендовано не водить автомобиль и не работать с тяжелой техникой. Мне следует позвонить врачу, если он значительно увеличится или уменьшится.

Я все знал, но как? Мне рассказали или куппер входит в число новомодных лекарств, которые выпускают в кровь инфонаносомы? Казалось, само знание являлось частью информации. Я не помнил никаких врачей. Не знал, что находится под куппером, но предполагал пулевое отверстие. Вероятно, я получил пулю в ногу. Вспомнил кровь, удар. Рейд… или нет? Принуждение не проводит рейдов по подпольным клубам… и не стреляет пулями.

Или я ошибаюсь?

Я попытался встать, но, не сгибая ноги, сложно даже просто сесть. Поэтому я только огляделся.

Я находился в странной квартире, которая, по моему предположению, принадлежала Генри. Может, мне и это сказали? Или просто обстановка имеет слегка строгий «библиотекарский» вид? Потом я увидел лифчик с синими птицами, висящий в полуоткрытом шкафу, – размер чашечек подтвердил предположения.

Я прислушался к раненой ноге, но ничего не почувствовал. Ни раны, ни куппера. Если пуля вошла в ногу, в чем я твердо уверен, значит, она не выходила. Мне она не мешала. Я закрыл глаза и снова отошел ко сну.

Когда проснулся во второй раз, наступил вечер. В туалет по-прежнему не хотелось. Левая нога затвердела, я не мог ее согнуть. Куппер на ощупь теплый, даже теплее, чем моя кожа. Вторая нога в порядке. «Сокровенные места» на месте. Я пересчитал пальцы. Похлопал по щекам. Провел языком по зубам. Не так уж все и плохо.

Мне чертовски повезло, верно?

Я не чувствовал себя счастливчиком.

Я сел, свесив ногу с кровати. Увидел солнечную кухню через дверь рядом со шкафом с лифчиком. Огляделся в поисках своих штанов. Пропали. Вместе с ботинками и носками. С телефоном и чем-то еще…

Вильямс. Альбом! Я закрыл глаза и вспомнил, как открылась дверь, мужчины в масках… и Боб с альбомом.

Теперь я знал, почему не чувствовал себя счастливым. Если он сбежал, все пропало. Моя работа. Мой дом. Моя пенсия. Моя жизнь.

Я уже был на ногах, прежде чем ударила боль. Я проигнорировал ее и проскакал в дверь на крошечную кухню. На обитом железом столике лежал мой телефон. На стуле – ботинки и носки. Там же – небесно-голубые брюки с одной полосой, хотя на сей раз без крови. И холодные.

Но никакого альбома, никакого Вильямса!

Я застонал и сел, медленно выпрямляя ногу. Над раковиной располагалось окно, и сквозь него, сквозь узкую отдушину, я видел длинную полосу берега, а за ним – ничего. Острова окутаны туманом. Значит, сейчас поздний вечер.

Отсутствие альбома означало, что я больше не старьевщик. Я бутлегер, преступник, изгой.

Потом я заметил на столе, под моим телефоном, записку:

Шапиро!

Мы нг могли отвезти тебя в больницу. Тебе следует поблагодарить Боба. Придется пару дней полежать в постели. Я приду домой после школы.