Тут некоторые члены Круглого Стола, включая Дамарис, впали в молчание. Другие необычайно оживились. Что, если список составить из, скажем, тысячи наиболее влиятельных музыкантов двадцатого века – обсуждаемого века, века, в который музыка стала и наиболее всеобъемлющей (включая джаз и рок), и более серьезной (в финансовом и критическом плане), и более долговечной благодаря появлению записей. «Не Бессмертные» подлежат удалению по одному. Предложение бросило тень на одну часть Круглого Стола и подняло настроение другой части.

– Что насчет таких музыкантов, как Хэнк Вильямс и Телониус Монк? – спросила Дамарис, раздражаясь все больше. – Их убьют дважды?

– Речь не об убийстве, – поправил мистер Билл.

– А выглядит как убийство, – настаивала Дамарис, меряя шагами свою крошечную камеру, которая на небольшом экране выглядела еще меньше. – Вот что меня беспокоит. Я начинаю понимать колоссальность того, что мы предлагаем. Это только частично касается произведений искусства. Речь идет о совершенно…

– Речь идет об упразднении канона, – отрезал мистер Билл.

Его обычный безобидный вид куда-то делся. Лицо покраснело. Он затемнил экран.

Кто-то предложил сделать перерыв на ленч.

Мне захотелось в туалет! С радостью я выбрался из грузовика.

Наступило утро, или розовый сосед утра, я пошел к краю стоянки и стал между двумя автобусами, оба из Иллинойса, и пописал на крутой глинистый берег, совершенно довольный собой. Как будто домой вернулся. Неужели я выздоровел? Я спустил свои небесно-голубые брюки с одной полоской и осмотрел ногу, увидел, что куппер исчез, если не считать отметины, как от бритвы, похожей на старый шрам, на бедре. Я мог почесать его, он стал частью меня.

Гомер все еще храпела, когда я вернулся к грузовику. А она тоже вылечилась? Куппер на ее голове уже выглядел так, будто его невозможно снять. Словно меховая шапка. И все еще был теплым на ощупь, однако глаза Гомер оставались закрытыми.

А где Генри? До сих пор в казино. Ковер свернут, так, будто она в нем не спала. У меня возникло недоброе предчувствие, когда я заходил внутрь, надеясь найти ее. «Золотые годы» сегодняшним утром жужжали как улей, не меньше, чем вчерашним вечером. Старики, казалось, неистощимы, они дергали за рычаги, будто запускали генератор (что, как оказалось позже, и делали, но я забегаю вперед).

Я обнаружил, что Генри угрюмо сидит за столом перед маленькой кучкой фишек. Три белые.

– Фишки?! – спросил я. – Где ты их взяла? Что случилось с нашими деньгами?

Она подняла голову и посмотрела на меня стеклянными глазами, и я понял, что произошло непоправимое.

Семь пятьдесят семь.

Индеец Боб выдал нам три десятки, которые я забрал себе. В восемь он отдал ключи своему сменщику (пожилой женщине), наполнил пластиковый пакет свежей водой, креветками и томатными коктейлями из буфета и проводил нас с Генри к грузовику.

Генри пошла спать в кузов, завернувшись в ковер. Она не ложилась всю ночь и проиграла все наши деньги.

– Зря вы ей фишки дали, – укорил я Боба, когда он заводил нам грузовик.

У него и у нашего Боба (и у всех Бобов) одинаковые отпечатки пальцев.

– Я кассир, – ответил он. – Не финансовый консультант. И не социальный работник. Если я не стану давать фишки всем, кто, по моему мнению, проиграет, казино лишится прибыли, а я – работы.

Я не мог с ним поспорить. Но дело в том, что мы остались почти на мели – теперь по-настоящему.

– Следуйте на запад, на междуштатную дорогу, – приказал искатель; так я и сделал.

Мы не нуждались в искателе (я предполагал, что он ведет нас к Индейцу Бобу), но Боба, по-видимому, он забавлял. Мы ехали прямо через низкие, покатые холмы к постоянно исчезающему горизонту. Блошиных рынков больше не попадалось здесь, на западе от Миссисипи, но теперь они не имели никакого значения. Мы лишились фишек и денег тоже, за исключением моих символических трех десяток.

Пока я «вел», Боб говорил.

– Я – Боб-26, – представился он. – Но друзья зовут меня просто Боб. Возрастом управляет консорциум в Дании. Им принадлежат большинство индейских игорных предприятий, хотя мы и не афишируем это. Мы работаем кассирами, некоторые из нас.

– Мы?

– Бобы, – ответил он. – Индейцы Бобы. Боб объяснил, что он один из семидесяти семи Робертов Легкоступов, которых клонировали в попытке сохранить чистокровное исконно американское население.

– Всего лишь эксперимент, – сказал он, – который скверно обернулся. «Скверно» – правильное слово? В любом случае дюжина Бобов умерла в пробирках еще до того, как «родилась». Остальные – все одного возраста. Догадайся, какого?

Определять возраст всегда сложно, даже в случае с нормальными людьми. Я обычно предполагаю самую меньшую цифру и потом вычитаю из нее десяток. Он выглядел на сорок пять, поэтому я сказал:

– Тридцать пять. Он заулыбался, довольный, как кот, сожравший канарейку.

– Шестьдесят один с половиной.

– И нашему Бобу столько же?

– Нам всем одинаково, – повторил Боб. – Все происходило в лаборатории в Оклахоме, строго секретно. Поэтому когда фонды урезали, всего лишь через три года, восстановить ничего не удалось – или говорят «возобновить»? – в любом случае девушек мы не дождались.

– Девушек?

– Женщин, скво, дам, сам понимаешь. По плану предполагалось клонировать семьдесят семь подходящих женщин, чтобы мы смогли дать жизнь второму поколению. Но пришли республиканцы, фонды урезали и проект забыли, женщин так и не сделали. Нам не дали образования, никому из нас. Поэтому так много Бобов ударилось в бутлегерство.

Я уже начал было предупреждать его, что ему запрещено даже говорить о бутлегерстве, а потом вспомнил что у меня Измененное Задание, что бы это ни означало. Поэтому закрыл рот и продолжал «вести» грузовик и слушал, как он объяснял, что Бобы использовали казино как место переправки запрещенных товаров. Он заметил пластинку в ящике с книгами и компакт-дисками, которые оставили у него пару дней назад. К счастью, ее еще не забрали.

– Надеюсь, – сказал я. – Она представляет большую ценность, и я должен получить ее обратно.

Я показал обложку альбома Хэнка Вильямса, стоящую между двумя передними сиденьями.

– Вижу, – кивнул Боб. Раньше он обложки не заметил. – Тогда понятно, почему Дасти Спрингфилд.

– Продолжайте, – вклинился искатель.

– Дасти кто?

– Мы используем обложки от пластинок Дасти Спрингфилда для самых ценных, самых денежных, самых редких альбомов. Для тех, что поступают прямо в Вегас. Просто прикрытие.

– Вегас?

– Александрийцы, – пояснил он. – Только они могут позволить себе самые редкие и ценные пластинки.

– Ты слышала, Генри? – крикнул я через заднее сиденье. – Мы едем в Вегас. Как я и думал.

Но Генри не слушала. Она храпела вместе с Гомер. А я гадал, почему Боб все мне рассказывает. Он явно решил, что может нам доверять, но почему?

Ничто не выглядело по-западному. Я всегда думал, что у Миссисипи берет начало Запад, но так далеко – пятьдесят, потом сто километров в глубь Айовы – и везде, куда ни глянь, типичный пейзаж Среднего Запада. Пшеница и бобы и большие деревья, жмущиеся к домишкам как огромные дружелюбные собаки.

Индеец Боб продолжал тарахтеть обо всем подряд, даже о своей болтовне.

– Братья ругают меня за то, что я много говорю, – каялся он. – Дайте мне знать, если я начну вас раздражать.

Я ответил, что все в порядке. Приятно с кем-нибудь поговорить, или кого-то послушать. Обычно Генри молчала, даже когда не спала. Я посмотрел на нее в зеркало заднего вида. Просыпается. Она открыла глаза. Полезла под свитер (возможно, гадая, не приснилась ли ей потеря наших денег) и снова закрыла глаза. Не приснилось!

– Продолжайте, – проговорил искатель.

Слушая Боба, я узнал причину мигания рекламы казино – она питалась от электричества, производимого самими автоматами.

– Старики дергают за рычаги, – объяснял Боб. – Зажигают указатель и привлекают еще народ. Иногда даже вырабатывается излишек энергии, продаем энергосистемам. Может, мы сейчас ее и используем. Какого года ваш грузовик?