— Помогите, помогите! — кричал Блундвик бычачьим голосом. — Снимите меня, а не то я сверну шею! Ай-ай-ай! Другая ступенька тоже трещит! Братцы! Неужели вам не жаль вашего мастера?

Двадцать сильных рук счастливо сняли толстяка с тоненькой жердочки и опустили его на твердую землю.

Блундвик вздохнул свободнее и отер крупный пот, выступивший на лбу его во время опасности.

— Мейстер, — сказал один из старшин, — вы, должно быть, еще более растолстели с тех пор, как мы кончили последний корабль. Тогда вы взбирались еще по этой лестнице.

— Или ваша лестница похудела, — сердито возразил Блундвик. — Вы, чего доброго, сами подпилили ее, чтобы я не мог видеть того, что вы там, наверху, наделали.

— Мейстер! — вскричал сверху звучный, громкий голос, — ты нас обидел, и мы требуем удовлетворения. Ты подозреваешь нас в бесчестной проделке, а потому я от имени всех моих товарищей требую, чтобы ты поднялся наверх.

— Ах ты, московский выскочка! Ты больно громко заговорил! — отвечал Блундвик.

— Я говорю дело! — возразил Михайлов. — Как хочешь, мейстер, а ты должен прийти сюда.

— Благодари Бога, что ты наверху, — вскричал Блундвик, — а не то я заставил бы тебя раскаяться в своей дерзости!

— Братцы, — сказал Михайлов, — мы должны оправдаться во что бы то ни стало, а потому принесите живее широкое, прочное кресло; мы усадим в него хозяина и на веревке встащим его наверх!

— Ура! — весело закричали плотники. — Спасибо Михайлову! Он вечно выпутается из затруднительного положения.

Даже сам минхер Блундвик одобрил предложение, которое немедленно было приведено в исполнение.

Осмотрев все наверху, корабельный мастер остался совершенно доволен и изъявил всем работникам свое удовольствие.

— Хозяин, — сказал ему Михайлов, — сегодня 11-е июня.

— Знаю.

— А у нас, в России, 30-е мая.

— Так что же?

— Это день моего рождения, — отвечал молодой человек.

— Ага! Поздравляю, поздравляю! — сказал Блундвик и хотел уже идти далее, но Михайлов остановил его.

— Я хочу просить тебя, мейстер… — сказал он.

— А, понимаю! Ты хочешь, вероятно, погулять сегодня; ну, изволь, изволь.

— Этого мало, мейстер. Я хочу просить тебя, чтобы ты освободил сегодня всех нас от работы.

Блундвик с крайним изумлением посмотрел на смелого просителя.

— Мейстер, — продолжал последний, — все скажут, что ты мне обязан тем, что мы так скоро кончили корпус корабля. Я обещал всем работникам, что если они кончат сегодня, ко дню моего рождения, то я угощу их на палубе. Это обещание произвело, как ты видишь, чудеса!

— Вижу, вижу… но, — возразил мейстер, почесывая за ухом.

— Помилуй, хозяин, при благополучном окончании дела работникам позволено повеселиться.

— Конечно, конечно, но день-то сегодня рабочий.

— На один раз можно сделать исключение, в честь дня моего рождения. Слушай, хозяин, ты не откажешь мне, когда я сообщу тебе радостную весть.

— Радостную весть? — спросил Блундвик, устремив свои маленькие серые глаза на Михайлова.

— Да, весьма радостную для тебя.

— Ну, ну, говори.

— Я нашел покупщика, — сказал Михайлов, значительно улыбнувшись.

— Покупщика? Какого покупщика?

— Такого, который купит твой корабль, если ты запросишь не слишком дорого.

— А кто этот покупщик? — спросил хозяин, недоверчиво смотря на молодого человека.

— Мой добрый приятель.

— Пошел ты! — вскричал Блундвик, отвернувшись. — Я вижу, ты с утра уж подгулял на радости! Что же будет еще после обеда, если я дам тебе позволенье? Теперь ты торгуешь корабль, который стоит около полумиллиона гульденов, а после обеда, пожалуй, захочешь купить целый флот!

— Тебе же лучше будет, — отвечал Михайлов, улыбаясь, — ибо, уверяю тебя, мой покупщик верный плательщик. Итак, ты просишь около полумиллиона гульденов за этот корабль, когда он будет совершенно готов и освящен.

— Да, да, около полумиллиона! — насмешливо отвечал Блундвик.

— Хорошо, я подумаю, соображу, и, если требования твои благоразумны, то мы сделаемся.

— Экой шутник! — воскликнул хозяин, громко захохотав. — Уж ты, любезнейший, не переодетый ли принц какой?

— Нет! — отвечал молодой плотник. — Я твой послушный работник, просящий у тебя позволения угостить сегодня здесь, на палубе, моих товарищей.

— Ну ладно, ладно, — отвечал Блундвик, продолжая смеяться. — Да только смотрите, не слишком кутите, так чтобы завтра вы опять могли приняться за работу.

— Ура! — закричали все плотники. — Виват нашему мейстеру! Виват Михайлову!

В то самое время, как Блундвик, спокойно усевшись в кресло, опускался вниз, он встретился на полпути с бочкой пива, подымавшейся вверх и нимало не уступавшей в объеме почтенному корабельному мастеру.

В тот же день вечером дети Гаардена Фриц и Анна подошли к хижине, в которой жил русский плотник. Огонек светился в окне, но, против обыкновения, дверь была плотно заперта. Фриц, державший в руке блюдо, накрытое тарелкой, постучался сперва тихо, потом крепче, но так как Михайлов не отворял, то он подошел к окну и, поднявшись на цыпочки, заглянул в него.

Михайлов сидел у стола, на котором лежали разные бумаги, которые он рассматривал с большим вниманием. Возле него стоял мужчина высокого роста, закутанный в плаще и почтительно отвечавший на вопросы молодого плотника, который, прочитывая бумаги, делал заметки на полях.

Фриц постучал в окно и закричал:

— Отворите, герр Михайлов, отворите!

Михайлов поспешно вскочил, отворил дверь и спросил сердитым голосом:

— Что вам надо?

— Маменька приказала вам кланяться, — отвечал мальчик, оторопев, — и поздравить с днем рождения. Она вспомнила, что последний раз, когда вы у нас обедали, вам очень понравились блины, а потому напекла вам их сегодня.

С этими словами он подал Михайлову блюдо, накрытое тарелкой.

Лицо молодого плотника прояснилось.

— Войдите, — сказал он детям, взяв у Фрица блюдо. Он показал незнакомцу горячие еще блины и сказал:

— Видишь ли, у меня и здесь есть друзья, заботящиеся обо мне. Отведай со мною: блины эти превкусные. Спасибо, дети, — продолжал он, обратившись опять к детям, — поблагодарите от меня вашу маменьку и скажите, что я не забуду ее внимательности. Теперь идите с Богом, я занят.

— Ах, герр Михайлов! — сказал Фриц, — у меня есть еще до вас просьба… Извините, пожалуйста!

— Ну, говори, говори!

— Мы знаем, что вы искусны, не хуже самого амстердамского лекаря. Когда вы вынули Якову щепку из глаза, я видел, что у вас есть в кармане коробочка с разными щипчиками, клещами, ложечками, ножницами. Вот у моей бедной сестры Анны крепко ноет зуб, так что она ничего не может есть; посмотрите, пожалуйста, может быть, вы ей поможете.

— Слышишь, Лефорт! — сказал Михайлов незнакомцу, весело улыбнувшись. — Ты видишь, какие чудеса я здесь делаю.

Потом он придвинул лампу на край стола и посадил Анну на деревянный табурет.

— Ну, покажи мне твой больной зуб, — сказал он. Рассмотрев его внимательно, он продолжал:

— Этот зуб надо вырвать. Ты не боишься?

— А очень больно будет? — спросила Анна дрожащим голосом.

— Будет больно, только недолго, — отвечал Михайлов. — Зато после боль совершенно уймется. Лефорт, подержи ей голову, а ты, Фриц, посвети мне.

Михайлов вынул из своей лекарской готовальни зубные клещи, осторожно захватил зуб и проворно выдернул его, так что Анна успела только вскрикнуть.

Вместе с нею вскрикнул Фриц и чуть не уронил подсвечника.

— Что с тобою? — спросил Михайлов.

— Ничего!.. Ничего!.. — отвечал мальчик дрожащим голосом, устремив глаза на незнакомца, закутывающегося опять в плащ, по окончании операции. — Ничего… я испугался… я думал, что Аннушке очень больно…

— Нет, — отвечала девочка, — теперь мне гораздо легче.

Михайлов улыбнулся и, погладив Анну по голове, сказал: