Я шагал к гаду, сжимая в руке кинжал, и одновременно пытался пролезть глубже в его память. Ощущал рукоять кинжала в руке и летел сквозь обрывки образов и звуков, которые мелькали вокруг меня, как осколки разбитого зеркала.

Воспоминания купца были грязными, липкими, словно покрытыми слоем жира. Я видел его сделки. Видел предательство, ложь, кровь тех, кого он продал за деньги. Видел его улыбку, когда он подписывал контракты, зная, что люди умрут.

Энергии оставалось совсем мало. Каждый шаг давался с трудом, словно я тащил за собой целую гору. Я не мог забрать всё это себе — это было бы слишком тяжёлой ношей. Но я мог уничтожить.

Я сосредоточился, собирая остатки своей силы. Огонь появился из ниоткуда — яркий и жгучий, словно пламя моего собственного гнева. Я вложил в него всё, что у меня осталось: свою ярость, свою боль, своё желание стереть этого человека из самого себя.

Пламя вспыхнуло ярче, и я швырнул его в воспоминания купца.

Огонь жадно пожирал всё вокруг — образы исчезали один за другим, превращаясь в пепел. Его сделки, его улыбки, его страхи — всё исчезало в этом пламени. Он больше никогда не вспомнит, кем был.

Я вернулся в своё тело так резко, что покачнулся. Купец стоял передо мной, шатаясь и держась за голову. Его глаза были пустыми — он уже не понимал, где находится и кто он такой. Купец превратился в бездумную куклу из плоти и крови.

— Пожалуйста, — бормотал он бездумно, — пожалуйста…

Кинжал всё ещё был у меня в руке. Я шагнул вперёд, приобнял купца за голову и воткнул кинжал в горло.

Раз.

Кровь брызнула мне на руку горячей струёй.

Два.

Его тело дёрнулось, но я продолжал.

Три.

Четыре.

Каждый удар был точным и быстрым. Я не думал о том, что делаю. Не чувствовал ничего, кроме холодной решимости закончить начатое.

Когда он, наконец, рухнул на землю, я застыл над ним, тяжело дыша. Руки дрожали от напряжения. Кинжал выпал из моих пальцев и упал на крыльцо с глухим стуком.

Я посмотрел на свои руки — они были покрыты кровью до локтей. Чужой кровью. Весь торс и лицо также оказались залитыми. Странно, но меня даже не тошнило.

Я выпрямился и отшагнул от трупов, шатаясь и едва удерживаясь от падения.

Кража воспоминаний (Memory Theft): +1

Купец мёртв. Охранник мёртв. Я снова смотрю на свои руки: они дрожат, но я не чувствую ни капли сожаления. Только холодную решимость.

Как могу, отмываю руки в бочке во дворе, оттаскиваю тело купца к охраннику и возвращаюсь в дом.

Целитель держит руку на лбу матери, под его ладонью мерцает тусклый белый свет. Правая рука матери свисает с койки, чуть выше запястья краснеет небольшой надрез, из которого слабой струйкой сочилась необычайно светлая кровь, она капала с кончика указательного пальца прямо на циновку. Я застыл на месте, понимая, что, скорее всего, так надо.

Целитель закончил работу, перевязал руку и собирал свою сумку. Мама не выглядела лучше, но её дыхание будто бы стало сильнее.

— Всё нормально?

— Теперь ей нужен только отдых. Будьте уверены, завтра она уже встанет на ноги. Мне стоило это очень больших сил и средств: боюсь, что половина из той очереди около моего дома умрут. Сами думайте, стоило оно того или нет.

И лекарь ушёл, не попрощавшись и не дав хоть каких-нибудь рекомендаций.

Я сажусь рядом с матерью и беру её потеплевшую руку в свою. Её пальцы такие слабые… такие хрупкие. Я сжимаю их крепче. Всё же пульс стал отчётливее.

Глаза слипаются. Я толком не спал, и сейчас не самое подходящее время, но… Может, хотя бы десять минут…

Меня разбудили уверенные шаги. Не успел я толком проснуться, как за спиной раздался голос:

— Ты что сделал, ублюдок малолетний?

Оборачиваюсь. Рядом стоит знакомый стражник — тот самый любитель звонкой монеты. Его лицо перекошено гневом и отвращением. Он смотрит то на меня, то на ослабленную мать в кровати.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать: объяснить или оправдаться, но не успеваю. Что-то тяжёлое с глухим ударом врезается мне в голову. Кажется, там был ещё один стражник, а я даже не заметил его, настолько устал за эти дни.

Мир вокруг вспыхивает белым светом, а затем проваливается во тьму.

Голова гудит. Медленно открываю глаза и сразу закрываю — все вокруг плывёт. Ощупываю голову, понимаю, что сильно ноет затылок, обнаруживаю там огромную шишку и подсохшие кровоподтёки. Поворачиваю голову, случайно задеваю затылком холодную стену, кривлюсь от боли ещё сильнее — ещё и лицо разбито, кожа саднит. Черт, что же со мной произошло?

Приподнимаюсь с трудом, оглядываюсь замутнённым взглядом.

Я лежу на жёсткой деревянной лавке в камере: небольшой, на четыре места, с голыми каменными стенами. Окон нет, слабый свет идёт из коридора, закрытого массивной дверью из железных прутьев, расположенных так плотно друг к другу, что не просунуть руки. Воздух здесь спёртый и влажный. Воняет плесенью, мочой и потом.

В камере, кроме меня, трое мужиков. Они сидят на других лавках, тихо переговариваясь между собой. Когда я медленно сажусь, они замолкают и с интересом смотрят на меня.

Один из них выглядел особенно жутко: лицо перекошено шрамами, глаз заплыл белёсой пеленой, а нос явно ломали не один раз — сросся криво и уродливо. Остальные трое тоже не внушали доверия: угрюмые, крупные (по сравнению с мной-то) с тяжёлыми взглядами. Худощавый мужчина с длинными пальцами и нервным тиком в уголке рта ковырялся в носу и, кажется, тащил всё добро себе в рот — может быть, плохо кормили. Лысый старик с татуировкой в виде змеи, обвивающей шею — первая увиденная мной татуировка в этом мире — сидел, выпрямив спину, и кидал в мою сторону недобрые взгляды. Третий — массивный громила, с квадратной челюстью и руками кузнеца отчего-то ухмылялся.

За решёткой, в коридоре, раздался шорох и низкое басовитое бормотание. Что-то подстегнуло меня вскочить с койки и посмотреть между прутьями: в камере напротив сидит великан. Его даже человеком назвать сложно — он выглядел, как гигантская статуя. Его ноги и руки закованы не в наручники и даже не в колодки, а в огромные металлические бочонки, прикованные к стене толстыми цепями. Большой пленённый истукан сверлит меня взглядом.

Я попытался заговорить, но пересохшее горло выдавило лишь хрип и сухой кашель. Прежде чем я успел хоть что-то сказать, слева от меня послышался хриплый голос.

— Очнулся?

Я повернулся — медленно, чтобы голова не развалилась. Спрашивал тот самый шрамированный мужчина.

— Как видишь, — я решился на дерзость.

Кажется, ночью я хладнокровно убил двоих человек, весьма жестоко убил. Сейчас мне ничего не известно о судьбе матери. Чего мне уже теперь бояться? Хотя, конечно, вряд ли все трое из этой камеры попали сюда за воровство печенья или выброс котят в реку.

— Ну что ж, добро пожаловать, — прохрипел ходячий шрам.

— Я… Гх… — Пришлось громко прочистить горло. Не стесняясь, я сплюнул в угол, где в полу зияла смердящий провал шириной в полметра — местное отхожее место. — Я в тюрьме, значит…

— Ты в заднице этого грёбаного мира, парень, — сказал старик с татуировкой. Он лениво поскрёб ногтями шею и зевнул. — На самом деле в пределах города, но поверь мне, я за свои годы хуже тюрем не видел.

В тюрьме, в одной камере с какими-то отморозками. Великолепно.

— А за что ты здесь? — полюбопытствовал мужчина с нервным тиком. Его голос звучал тонко и неприятно, как скрежет ножа по стеклу. — Стража нам всякие байки рассказывала.

— Кстати, да, — подхватил шрам с усмешкой. — Расскажи, за что тебя к нам в камеру кинули. Мне вот не верится, что ты двоих убил. На вид ты щенок совсем. Сюда детей ещё ни разу не приводили.

Я молчал. Слова застряли в горле. Да, убил. По своей ли воле и где теперь эта «своя» воля? Трудно пока понять.

При попытке вспомнить детали голова заболела сильнее. Мысли путались, как клубок ниток, и я никак не мог привести их в порядок. Я помнил вспышку гнева, удары, крики и кровь. Слишком много крови, заливающей руки.