– Скажи мне, – он понизил голос, – какого ты хочешь иметь мужа?

«Надеюсь, он не собирается просить моей руки», – мрачно подумала она.

– Я вообще не хочу никакого мужа – у меня и с братом достаточно хлопот.

– Но нужна же тебе любовь, – не отставал Альфред.

Алина про себя застонала.

Она уже готова была ответить, но он поднял руку, жестом останавливая ее, – эту мужскую привычку она находила особенно идиотской.

– Только не говори, что тебе не нужна любовь, – сказал Альфред. – Любовь нужна всем.

Она уставилась на него неподвижными глазами. Алина знала, что она не такая, как все: большинство женщин стремились выйти замуж, и если в ее возрасте они все еще оставались одинокими, то уже не просто стремились, а отчаянно рвались. «Может быть, со мной что-нибудь не так?» – думала она. Альфред молодой, крепкий, преуспевающий: половина девушек Кингсбриджа с радостью пошли бы за него. А что, если сказать «да»? Но сама мысль о том, что ей придется жить с Альфредом, каждый вечер ужинать с ним, рожать ему детей, казалась ужасной. Лучше уж быть одной.

– Забудь об этом, Альфред, – качая головой, твердо сказала она. – Мне не нужен муж – ни для любви, ни для чего другого.

Однако ее слова не охладили его пыл.

– Я люблю тебя, Алина, – не унимался он. – Работая с тобой, я был по-настоящему счастлив. Ты нужна мне. Будь моей женой.

Он все-таки сказал это! Жаль. Это значило, что ей придется уже прямо в глаза заявить ему о своем отказе. Она давно пришла к выводу, что не стоит стараться сделать это мягко, ибо мужчины обычно принимали вежливый отказ за нерешительность и начинали домогаться еще сильнее.

– Нет, – решительно ответила Алина. – Я не люблю тебя, и не больно-то приятно мне было с тобой работать, и я не вышла бы за тебя замуж, даже если бы ты был единственным мужчиной на земле.

Альфред чувствовал себя оскорбленным. По-видимому, он считал, что у него были хорошие шансы. Но Алина знала, что ничем не дала ему повода надеяться. Она обращалась с ним как с равным партнером, выслушивала его, прямо и откровенно говорила свое мнение, выполняла взятые на себя обязательства и требовала, чтобы он выполнял свои.

– Да как ты можешь так говорить? – прошипел он.

Она вздохнула Он был обижен, и ей было жаль его, однако скоро он начнет возмущаться и вести себя так, будто она в чем-то несправедливо обвинила его, и наконец, посчитав себя оскорбленным, станет откровенно агрессивным. Не все отвергнутые ею женихи поступали именно так – лишь определенный тип мужчин, к которому принадлежал и Альфред. Она собралась уходить.

– Я с уважением отношусь к твоему предложению и благодарю тебя за оказанную мне честь, – сказала Алина. – Пожалуйста, уважай и ты мой отказ и не проси больше.

– Как я понимаю, тебе не терпится поскорее увидеться с моим сопливым сводным братцем, – мерзким тоном съязвил он.

Алина зарделась от смущения. Итак, люди стали обращать внимание на ее дружбу с Джеком. И, судя по словам Альфреда, распускают про них грязные слухи. Что ж, она действительно бежала на встречу с Джеком и не собиралась позволить Альфреду помешать ей в этом. Она наклонилась и почти вплотную приблизила к нему свое лицо. Он удивленно вытаращился на нее.

– Пошел... к... черту, – спокойно, с расстановкой проговорила она и, повернувшись, вышла.

Раз в месяц в уцелевшей крипте собора приор Филип вершил суд. В старые времена суды проходили раз в год, и даже тогда все дела редко занимали целый день. Но, когда население вырастало втрое, численность преступлений обычно возрастала десятикратно.

Изменилась и природа преступлений. Прежде большинство правонарушений было связано с земельными участками, урожаями или имуществом: бесчестные крестьяне порой пытались тайком передвинуть границу поля, с тем чтобы расширить свои участки за счет соседей; работник мог украсть мешок зерна у вдовы, на которую работал; бедная женщина с двумя детьми, бывало, доила чужую корову. Теперь же, как отмечал про себя Филип, преступления в основном стали связаны с деньгами: подмастерья воровали их у своих хозяев, зять присваивал себе сбережения тещи, торговцы подсовывали фальшивые монеты, богатые хозяйки недоплачивали своим бесхитростным слугам, которые считать-то едва умели. Пять лет назад в Кингсбридже не было так много нарушений закона потому, что, наверное, тогда и денег-то столько у людей не было.

Почти за все виды преступлений Филип налагал штрафы. Он также мог применить порку, или заковать преступника в колодки, или посадить его в темницу, что находилась под монашеской опочивальней, однако он редко прибегал к этим наказаниям, оставляя их для более серьезных случаев. Он имел право вешать воров, и в монастыре была крепкая деревянная виселица, но правом этим он так ни разу и не воспользовался и лелеял тайную надежду, что и впредь этого не сделает. Самые страшные преступления – убийство человека, убийство королевского оленя и грабеж на большой дороге – разбирались королевским судом Ширинга, возглавляемым шерифом, так вот шериф Юстас повесил уже более чем достаточно негодяев.

Сегодня, в первый день декабря, Филипу предстояло вынести приговоры по семи случаям незаконного помола зерна. Он оставил их напоследок, чтобы разобраться со всеми одновременно. Монастырь только что построил новую водяную мельницу вдобавок к своей старой – одной-то в Кингсбридже стало уже мало. Но за помол надо было платить, и горожане обязывались молоть свое зерно только в монастыре. Строго говоря, такой закон давно существовал во всех поместьях графства: крестьянам не разрешалось изготавливать муку у себя дома, а должны они были делать это на господских мельницах, за что и платили своим лордам деньги. В недавние годы, пока рос город, а старая мельница нередко ломалась, Филип смотрел на частые случаи незаконного помола сквозь пальцы, но сейчас ему было необходимо навести здесь порядок.

Имена нарушителей были написаны на доске, и Филип вызывал их одного за другим, начиная с тех, кто побогаче.

– Ричард Лонгакр, брат Франциск говорит, что у тебя есть большой жернов. – Франциск был монастырским мельником.

Вперед вышел зажиточный крестьянин:

– Да, милорд приор, но я его уже разломал.

– Заплатишь шестьдесят пенсов. Энид Брюстер, у тебя была ручная мельница в пивоварне. Твоего сына Эрика видели, когда он пользовался ею, за что тоже будет наказан.

– Твоя воля, господин, – сказала Энид, краснолицая женщина с могучими плечами.

– А где сейчас эта мельница? – спросил ее Филип.

– Я выбросила ее в реку, господин.

Филип ей, конечно, не поверил, но поделать ничего не мог.

– Приговариваешься к уплате двадцати четырех пенсов за себя и двенадцати пенсов за своего сына. Уолтер Таннер!

Филип продолжал вызывать по списку нарушителей, назначая им штрафы в зависимости от тяжести совершенных ими проступков, пока не дошел до последнего.

– Вдова Года!

Вперед протиснулась худая старушка в черной выцветшей одежонке.

– Брат Франциск видел, как ты толкла камнем зерно.

– У меня не было ни пенни заплатить за помол, господин, – обиженно пробормотала вдова Года.

– Тем не менее ты нашла пенни, чтобы купить зерно, – возразил Филип. – Ты будешь наказана, как и все остальные.

– Хочешь уморить меня голодом? – дерзко сказала она.

Филип вздохнул. Уж лучше бы брат Франциск сделал вид, что не заметил, как она нарушала закон.

– Когда последний раз в Кингсбридже кто-нибудь умер с голоду? – воскликнул приор, обводя взглядом собравшихся горожан. – Есть такие, кто помнит, что в нашем городе кто-то умер с голоду? – Он сделал паузу, словно ожидая ответа на свой вопрос, и добавил: – Думаю, если и вспомнит кто, так то было до меня.

– Дик Шортхауз умер прошлой зимой, – пролепетала вдруг вдова Года.

Филип помнил этого человека, попрошайку, который ночевал в свинарниках да конюшнях.

– Дик пьяный упал ночью на улице и замерз, – заявил Филип. – Он умер не с голоду, а будь он потрезвее, чтобы дойти до монастыря, то и не замерз бы. Если ты хочешь есть, не старайся обмануть меня, а приди и попроси милостыню. А коли ты слишком горда для этого и тебе легче нарушить закон, то и наказание должна нести наравне с остальными. Слышишь меня?