Священник обернулся. У него были такие же, как у Филипа, ярко-голубые глаза, и он тоже широко улыбался.

– Филип! – воскликнул он, протягивая вперед руки.

– Слава тебе, Господи! – проговорил изумленный Филип. – Франциск!

Братья обнялись, и на глаза Филипа навернулись слезы.

Королевский зал приемов Винчестерского дворца стал совсем другим. Отсюда исчезли собаки, как исчезли и незамысловатый деревянный трон короля Стефана, скамьи и висевшие на стенах шкуры животных. Вместо них появились расшитые портьеры, дорогие расписные ковры, вазы с цукатами и нарядные стулья. В воздухе витал аромат цветов.

Филип всегда чувствовал себя неловко при королевском дворе, а при дворе, во главе которого стояла женщина, так просто дрожал от страха. Принцесса Мод была его последней надеждой вернуть себе каменоломню и получить разрешение на открытие рынка, но уверенности в том, что эта надменная, властная женщина примет справедливое решение, у него не было.

Принцесса восседала на изящном резном позолоченном троне в платье цвета колокольчиков. Она была высокой и стройной, с гордыми темными глазами и прямыми блестящими черными волосами. Поверх нижнего платья на ней было надето еще одно – шелковое, длиной до колен, с облегающим лифом и расклешенной юбкой: до ее приезда этот фасон в Англии был неизвестен и теперь входил в моду. Одиннадцать лет она прожила со своим первым мужем и четырнадцать – со вторым, однако выглядела гораздо моложе сорока. Люди восхищались ее красотой. Филипу же она показалась несколько угловатой и неприветливой, хотя, конечно, ценителем женской красоты он был никудышным.

Филип, Франциск, а также Уильям Хамлей и епископ Уолеран поклонились принцессе и стали ждать. Она, не удостоив их даже взглядом, продолжала разговаривать со своей фрейлиной. Они беседовали о каких-то пустяках и мило смеялись, но Мод и не думала прерывать эту болтовню, чтобы поприветствовать своих посетителей.

По роду своей работы Франциск имел возможность почти ежедневно видеть принцессу, но близкими друзьями они так и не стали. Когда она прибыла в Англию, ее брат Роберт уступил ей Франциска, ибо она нуждалась в первоклассном секретаре. Однако это была не единственная причина. Франциск служил своеобразным связующим звеном между братом и сестрой, а заодно и следил за взбалмошной Мод. В полной интриг жизни королевского двора предательство считалось вполне обычным делом, и истинная роль Франциска заключалась в том, чтобы помешать Мод что-либо тайно предпринять. Мод обо всем этом знала и не противилась, но ее отношения с Франциском были тем не менее весьма натянутыми.

Со времени битвы при Линкольне прошло уже два месяца, и для Мод все складывалось как нельзя лучше. Епископ Генри с распростертыми объятиями принял ее в Винчестере (тем самым предав своего родного брата короля Стефана) и собрал поместный собор высших церковных иерархов, который и благословил ее на царствие, и теперь Мод была занята тем, что вела переговоры с общиной Лондона об организации своей коронации в Вестминстере. Шотландский король Дэвид, приходившийся ей дядей, уже был на пути в Англию, дабы, как суверен суверену, нанести королеве Мод официальный визит вежливости.

Епископа Генри всячески поддерживал епископ Кингсбриджский Уолеран, и, по словам Франциска, этот самый Уолеран как раз и уговорил Уильяма Хамлея переметнуться на другую сторону и дать клятву верности Мод. И сейчас Уильям явился за наградой за свое предательство.

Все четверо стояли и ждали: граф Уильям с поставившим на него епископом Уолераном и приор Филип со своим поручителем Франциском. Филип видел Мод впервые. Ее вид не внушал ему уверенности: несмотря на свою царственную внешность, она выглядела несколько ветреной.

Закончив болтовню. Мод чопорно повернулась к ним, как бы говоря: «Посмотрите, какие вы ничтожные, – даже моя фрейлина для меня важнее, чем вы». Несколько мгновений она не отрываясь глядела на Филипа, чем привела его в крайнее смущение, затем произнесла:

– Ну, Франциск, ты привел ко мне своего близнеца?

– Это мой брат Филип, миледи, он является приором Кингсбриджа, – представил Филипа Франциск.

Филип снова поклонился и сказал:

– Малость староват да седоват я, миледи, для того, чтобы быть его близнецом. – Это было незамысловатое, самоуничижительное замечание, которое придворные, похоже, нашли весьма забавным, однако Мод проигнорировала его и смерила Филипа ледяным взглядом. Он решил оставить свои попытки показаться обаятельным.

Она повернулась к Уильяму:

– А вот и граф Ширинг, храбро сражавшийся против моей армии в битве при Линкольне, но теперь осознавший свою ошибку.

Уильям поклонился. У него хватило ума, чтобы промолчать.

Она снова повернулась к Филипу:

– Ты просил меня даровать тебе право иметь рынок в Кингсбридже.

– Да, миледи.

– Все доходы от этого рынка пойдут на строительство собора, госпожа, – пояснил Франциск.

– По каким дням ты хочешь, чтобы работал твой рынок?

– По воскресеньям.

Она приподняла свои выщипанные брови:

– Вы, святые отцы, обычно выступаете против воскресных рынков. Разве они не отвлекают прихожан от посещения церкви?

– В нашем случае нет, – проговорил Филип. – Люди приходят потрудиться на строительстве и помолиться, а заодно кое-что покупают и продают.

– То есть рынок у тебя уже действует? – в упор спросила Мод.

Филип понял, что допустил промах. Он клял себя последними словами.

– Нет, миледи, – пришел ему на помощь Франциск. – В настоящее время рынка там нет. Он образовался стихийно, но приор Филип приказал закрыть его до тех пор, пока не получит разрешение.

Это было правдой, хотя и не всей правдой. Однако Мод, казалось, поверила. Филип в мыслях молил Бога простить Франциску его маленькое лукавство.

– А нет ли в том краю еще одного рынка? – продолжала задавать вопросы Мод.

– Есть, в Ширинге, – заговорил граф Уильям, – и Кингсбриджский рынок мешает его торговле.

– Но ведь Ширинг в двадцати милях от Кингсбриджа! – возразил Филип.

– Миледи, – спокойно сказал Франциск, – правило гласит, что рынки должны располагаться не ближе чем в четырнадцати милях друг от друга. В соответствии с этим правилом Кингсбридж и Ширинг не являются конкурентами.

Она кивнула, давая понять, что согласна с упомянутым Франциском пунктом закона. «Пока, – отметил про себя Филип, – все идет как надо».

– Ты также просишь, – продолжала Мод, – дать тебе право брать камень из каменоломни графа Ширинга.

– В течение многих лет у нас было это право, но недавно граф Уильям вышвырнул наших каменотесов, убив пять...

– А кто разрешил тебе брать камень? – перебила его она.

– Король Стефан...

– Узурпатор!

– Миледи, – поспешно заговорил Франциск, – естественно, приор Филип считает, что все эдикты обманщика Стефана не имеют юридической силы до тех пор, пока они не будут одобрены тобой.

Филип вовсе так не считал, но счел за благо промолчать.

– Я закрыл каменоломню, – заявил Уильям, – в ответ на незаконное открытие рынка.

«Просто поразительно, – подумал Филип, – как совершенно очевидная несправедливость может представиться весьма спорной на судебном разбирательстве».

– Вся эта тяжба, – сделала вывод Мод, – порождена дурацкими указами Стефана.

– Полностью с тобой согласен, миледи, – угодливо поддакнул впервые подавший голос епископ Уолеран.

– Конечно начнутся ссоры, если одному отдать каменоломню, а другому – право брать из нее камень, – возмущенно сказала она. – Каменоломня должна полностью принадлежать кому-то одному.

Филип вынужден был признать, что Мод права, и если бы она намеревалась следовать логике «дурацких указов» Стефана, то лишь в этом случае каменоломня досталась бы Кингсбриджу.

– А посему повелеваю, – продолжала Мод, – отдать ее моему верному слуге графу Ширингу.

Филип упал духом. Без свободного доступа к каменоломне строительство собора уже не могло успешно продолжаться. Его придется свернуть до тех пор, пока Филип не найдет деньги на покупку камня. И все из-за прихоти этой капризной женщины!