Франциск покачал головой:

– Да... все это трудно понять.

– А мне кажется, я их понимаю, – сказал Филип. – Они боялись и изгнать свой страх могли, только пролив кровь тех, кто вселил в них этот страх. Похожие чувства я видел в глазах людей, которые убили наших мать и отца. Они убили их потому, что боялись. Но как избавить человека от этого страха? Что поможет?

Франциск глубоко вздохнул:

– Мир, справедливость, благополучие... Кажется, все это так недостижимо.

Филип молча согласился.

– Ну а ты как? – спросил он.

– Состою при сыне принцессы Мод. Его зовут Генрих.

Филип что-то слышал о нем.

– Каков он? Расскажи.

– Очень умный и решительный молодой человек. Отец его умер, и он теперь унаследовал титул графа Анжуйского. И кроме того, стал герцогом Нормандским, поскольку он старший внук старого Генриха, который был королем Англии и герцогом Нормандии. Он женился на Элеонор из Аквитании и, стало быть, теперь получил титул герцога Аквитанского.

– Он правит большими территориями, чем сам король Франции.

– Получается, что так.

– Ну а все-таки, какой он?

– Образован, трудолюбив, легок на подъем, неутомим, человек сильной воли и необузданного нрава.

– Я тоже иногда мечтаю иметь необузданный нрав, – сказал Филип. – Такие люди всегда решительны и жизнелюбивы. А я, как всем известно, слишком рассудителен. Во мне нет той живости, чтобы я мог в любой момент загореться какой-то идеей.

Франциск от души рассмеялся.

– Оставайся таким, какой ты есть, – сказал он и снова стал серьезным. – Благодаря Генриху я понял, как много значит личность короля. Посмотри на Стефана: здравый смысл у него почти отсутствует; он сначала вспыхивает как огонь, потом так же быстро остывает, теряет интерес ко всему; он храбр до безумства, но все время прощает своих врагов. Люди, которые предают его, совершенно ничем не рискуют: они знают, что всегда могут рассчитывать на снисхождение и помилование. В результате ему пришлось восемнадцать лет вести войну зато, чтобы править землями, бывшими некогда единым королевством. А Генрих уже подчинил своему влиянию большинство графств и герцогств. То, что никак не удавалось Стефану.

У Филипа вдруг мелькнула мысль:

– А зачем Генрих послал тебя в Англию?

– Осмотреть королевство.

– Ну и к чему же ты пришел?

– Полное беззаконие, разруха и голод. Земля истерзана стихийными бедствиями и опустошена войной.

Филип задумчиво кивал головой. Молодой Генрих стал герцогом Нормандским, потому что был старшим сыном Мод, которая была единственным законным ребенком старого короля Генриха, некогда герцога Нормандского и короля Англии.

По этой линии молодой Генрих вполне мог претендовать на английскую корону.

Его мать в свое время пробовала взойти на трон, но ей помешали, поскольку она была женщиной и муж ее был анжуйцем. Но молодой Генрих не просто мужчина, у него есть и другие преимущества: он нормандец (по материнской линии) и анжуец (по отцу).

– Так, значит, Генрих намерен бороться за английскую корону? – спросил Филип.

– Это будет зависеть от моего доклада, – ответил Франциск.

– И что же ты сообщишь ему?

– Скажу, что или сейчас, или никогда.

– Хвала Всевышнему, – сказал Филип.

По пути в замок епископа Уолерана граф Уильям остановился на своей кауфордской мельнице. Мельник был угрюмым человеком средних лет, по имени Вулфрик. К нему свозили молоть зерно с одиннадцати окрестных деревень. За это он брал два мешка из каждых двадцати: один оставлял себе, второй отдавал Уильяму.

И сегодня граф приехал получить свою долю. Обычно сам он этим не занимался, но времена настали совсем тяжкие. Приходилось выставлять вооруженную охрану к каждой повозке, груженной мукой или другими съестными припасами. Объезжая всякий раз свои владения в сопровождении многочисленной свиты из рыцарей, Уильям теперь приказывал запрягать одну-две телеги, чтобы самому собирать причитающееся ему.

Его безжалостность к крестьянам, согнанным им с земли за неуплату аренды, обернулась тем, что в лесу теперь нельзя было спокойно проехать из-за огромного числа разбойников: нужда толкала людей на грабежи и кражи. Впрочем, и здесь они не проявляли особого умения и сноровки – как не ладилась у них когда-то работа на земле, – и Уильям был уверен, что большинство из них просто не переживут зиму и они перемрут один за другим.

Поначалу разбойники нападали на одиноких путников либо совершали беспорядочные и безуспешные набеги на хорошо защищенные караваны. Со временем, правда, они стали и хитрее, и расчетливее. Теперь они нападали, только если их было по крайней мере вдвое больше, чем тех, кто становился жертвой этих налетов. Грабители выбирали время, когда амбары и склады были полны хлеба и другого добра, из чего можно было заключить, что они заранее выведывали, чем можно поживиться. Набеги их всегда были неожиданными, быстрыми и отчаянными. В длительные сражения разбойники не вступали, а урвав первое, что попадалось под руку – овцу ли, гуся, мешок зерна или сундук с серебром, – тут же старались смыться подальше и затаиться. Бросаться за ними в погоню не имело никакого смысла: они разбегались по лесу поодиночке или маленькими группками. Кто-то опытной рукой направлял их, и действовал он так, как делал бы это Уильям.

Успехи разбойников унижали достоинство графа. Он стал посмешищем в глазах людей как плохой хозяин, не способный обеспечить порядок в своем доме. И самым страшным было то, что грабили в основном графские амбары. Разбойники словно нарочно дразнили его. Больше всего в жизни Уильям ненавидел, когда люди смеялись над ним у него за спиной. Всю свою жизнь он потратил на то, чтобы заставить окружающих уважать себя и свою семью, и вот теперь из-за какой-то банды преступников все его старания грозили пойти прахом.

Разговоры, ходившие о нем по округе, особенно раздражали Уильяма: мол, поделом ему, уж слишком грубо обращался он со своими слугами, и те начали мстить ему, в общем – что заслужил, то и получил. Когда Уильям слышал об этом, в нем закипала нечеловеческая ярость.

Сейчас граф со своими рыцарями въезжал в деревушку Кауфорд, и жители ее с тревогой и испугом в глазах следили за ним. Уильям хмурился при виде изможденных, полных страха лиц, появлявшихся в приоткрытых дверях и тут же поспешно исчезавших. Эти люди посмели послать к нему своего священника с просьбой разрешить им смолоть зерна для себя да еще объявили, что не смогут отдать мельнику десятый мешок. За такую дерзость он готов был вырвать священнику язык.

Погода стояла морозная, и пруд возле мельницы у берега сковало тонким льдом. Водяное колесо замерло, жернова остановились. Из домика позади мельницы вышла женщина. Уильям тут же почувствовал, как подступило желание. Ей было лет двадцать, не более того, а приятное личико обрамляла копна темных кудряшек. Голод, похоже, никак не отразился на ней: ее груди были большими и крепками, бедра – мощными и упругими. Поначалу глаза ее смотрели живо, даже с вызовом, но, завидев рыцарей Уильяма, женщина поспешила отвести взор и быстро скрылась в доме.

– Смотри-ка, мы не понравились ей, – сказал Уолтер. – Конечно, куда нам до Герваза... – Шутка была старая, но все равно раздался дружный хохот.

Они привязали своих лошадей. Это было уже далеко не то войско, которое Уильям собрал вокруг себя в начале гражданской войны. Уолтер был по-прежнему с ним, как и Страшила Герваз с Хугом Секирой; а вот Жильбер погиб во время кровавой схватки у каменоломни, и вместо него появился Гийом; Майлзу мечом отрубили руку, когда во время игры в кости в одном из трактиров Нориджа вспыхнула пьяная драка, и его теперь заменил Луи. Все они были уже совсем не зеленые юнцы, но вели себя по-прежнему так, словно им было по двадцать: пили, веселились, играли в кости и шлялись по потаскухам. Уильям потерял счет трактирам, которые они вместе опустошили, как не смог бы припомнить всех евреев, над которыми они вволю поиздевались, или юных красавиц, лишенных ими девственности.