Он взглянул на Марту. Она открыла глаза и теперь выглядела озадаченной и слегка испуганной. Агнес присела около нее.

– Не бойся. Все в порядке.

Марта приподнялась, и ее вырвало. Агнес поддерживала девочку, пока не закончились спазмы. Том был поражен: предсказание Эллен сбылось. Она еще сказала, что Марта поправится. Похоже, в это можно поверить. Он с облегчением вздохнул: как же сильно все произошедшее его взволновало. «Если бы я потерял свою малышку, я бы этого не пережил», – подумал Том, едва сдерживая слезы. Он заметил, что Эллен смотрит на него с симпатией, и снова почувствовал, что ее золотые глаза способны заглянуть прямо в душу.

Он отломил ветку дуба, оборвал с нее листья и вытер ими лицо Марты. Она все еще была бледная.

– Ей нужно отдохнуть, – сказала Эллен. – Пусть она пролежит столько, сколько требуется, чтобы пройти три мили.

Том посмотрел на солнце. До темноты у них еще оставалось много времени. Он сел и стал ждать. Агнес, обняв дочку, нежно ее покачивала. Джек переключил свое внимание на Марту и теперь разглядывал ее все с тем же идиотским вниманием. Тому было любопытно побольше узнать об Эллен. Ему не хотелось, чтобы она уходила, и он надеялся, что она согласится поведать свою историю.

– Так как же это все случилось? – нерешительно спросил он.

Она снова заглянула в его глаза и начала рассказ.

Ее отец был рыцарем – большим, сильным и грубым. Он мечтал иметь сыновей, с которыми мог бы скакать на лошадях, охотиться и сражаться, – компаньонов в его попойках и ночных оргиях. Но в этом деле ему сильно не повезло, так как родилась Эллен, и вскоре его жена умерла. Он снова женился, но его вторая жена оказалась бесплодной. Он стал презирать ее и в конце концов выгнал. Возможно, он был жестоким человеком, но обожавшей его Эллен он таким вовсе не казался, и она разделяла его презрение. Когда ушла мачеха, Эллен осталась в окружении почти только одних мужчин. Она коротко остригла волосы и всегда носила при себе кинжал. Она не знала, что такое играть с котятами или выхаживать слепых щенят. Когда ей было столько же лет, сколько сейчас Марте, Эллен уже могла плеваться, есть яблоки прямо с сердцевиной и так двинуть лошадь в живот, что у той перехватывало дыхание и можно было подтянуть подпругу еще на одну дырку. Она знала, что всех мужчин, которые не входили в шайку ее отца, звали хуесосами, а всех женщин, не желавших иметь с ними дела, свинячьими подстилками, хотя и не понимала – да это и не очень-то ее заботило, – что означают эти ругательства.

Слушая ее голос, звучавший в мягком воздухе осеннего дня, Том прикрыл глаза и представил себе плоскогрудую девчушку с перепачканным лицом, сидящую за длинным столом в компании головорезов – дружков ее отца, пьющих крепкий эль, рыгающих и орущих песни о битвах, грабежах, насилиях, лошадях, рыцарских замках и девицах, пока не наваливался сон и ее маленькая общипанная головка падала на шершавый стол.

Если бы только ее грудка могла остаться плоской навсегда, она бы прожила счастливую жизнь. Но пришло время, когда мужчины стали смотреть на нее совсем иначе. Они больше не смеялись во всю глотку, услышав от нее: «Прочь с дороги, а то я тебе отрежу яйца и скормлю их свиньям!» Некоторые глазели, когда она снимала шерстяную тунику и в полотняной рубашке укладывалась спать. И теперь, если они хотели помочиться, то поворачивались к ней спиной, чего прежде никогда не делали.

Однажды Эллен увидела, что отец серьезно беседует с приходским священником – это случалось крайне редко – и оба время от времени поглядывают в ее сторону, из чего можно было заключить, что речь идет именно о ней. На следующее утро отец сказал:

– Ступай с Генри и Иверардом и делай то, что они тебе скажут. – И поцеловал ее в лоб.

Эллен мучилась вопросом: что, черт побери, на него нашло, может, добреет с годами? Она оседлала своего серого жеребца, отказавшись ехать на дамской лошади или пони, и тронулась в путь в сопровождении двух стражников. Они привезли ее в монастырь и оставили. Как только стражники уехали, стены монастыря содрогнулись от страшных проклятий. Пырнув ножом аббатису, Эллен пешком ушла домой. Но отец посадил ее на осла и, связав по рукам и ногам, отправил назад. В наказание ее заперли в келье до тех пор, пока не заживет рана аббатисы. Там было холодно, сыро и темно, как ночью, и ничего, кроме воды, ей не давали. Но когда ее выпустили, она снова ушла домой. И вновь отец отправил ее в монастырь. На этот раз, прежде чем бросить в темницу, ее высекли.

Конечно, в конце концов она сдалась и, облачившись в монашескую рясу, послушно следовала всем монастырским правилам и зубрила молитвы, хотя в душе ненавидела сестер, презирала праведников и не верила ни единому слову из того, что ей говорили о Боге. Но все же она научилась читать и писать, освоила музыку, рисование и счет, а к французскому и английскому языкам, на которых говорили в доме отца, добавила латынь.

Надо признать, что жизнь в монастыре была не такой уж и плохой. Это была община, в которой жили только сестры-монахини со своими строгими правилами и ритуалами, а именно к этому она привыкла с детских лет. Все сестры должны были выполнять какую-нибудь физическую работу, и скоро Эллен приставили для ухода за лошадьми, а потом и вообще поручили управлять конюшнями.

Бедность ее ничуть не страшила. Правда, послушание далось нелегко, но в конечном итоге и это пришло. Третья добродетель – целомудрие – никогда не доставляла ей особенных неприятностей, хотя время от времени – исключительно назло аббатисе – она знакомила ту или иную послушницу с прелестями...

На этом месте Агнес прервала рассказ Эллен и, взяв Марту, отправилась поискать ручей, где можно было бы умыть девочке лицо и почистить одежду. Она и Альфреда взяла с собой на всякий случай, хотя и сказала, что они будут в пределах слышимости, Джек тоже было собрался идти с ними, но Агнес твердо велела ему остаться, и он, похоже, понял, так как снова сел. Том догадался: Агнес увела детей подальше, чтобы они больше не слушали эту нечестивую и крайне непристойную историю, одновременно оставив под присмотром самого Тома.

Однажды, продолжала Эллен, когда они были в нескольких днях пути от монастыря, лошадь аббатисы захромала. Случилось так, что неподалеку находился монастырь Кингсбридж, и аббатиса попросила тамошнего приора одолжить ей лошадь. Добравшись домой, она приказала Эллен вернуть позаимствованную лошадку в Кингсбридж, а хромую привести назад.

Вот там-то, в монастырской конюшне неподалеку от старого разваливавшегося Кингсбриджского собора, она и встретила молодого человека, который выглядел как побитый щенок. У него была расхлябанная щенячья походка, он с опаской озирался и имел такой неуклюжий и испуганный вид, что, казалось, всякое веселье из него навсегда выбили. Когда она с ним заговорила, он ничего не понял. Она попробовала латынь, но он не был монахом и продолжал молчать. Когда же она сказала несколько слов по-французски, его лицо озарила радость.

В монастырь Эллен уже не вернулась.

С того дня она стала жить в лесу, сначала в шалаше, сложенном из веток и листьев, а затем в пещере. Она не забыла навыков, приобретенных в доме отца: охотилась на оленей и лебедей, ставила капканы на зайцев, ловко потрошила дичь, готовила мясо и даже умела обрабатывать шкурки и шить из них одежду. И конечно, ее пищей были лесные фрукты и ягоды, орехи и коренья. Лишь то немногое, что нельзя было добыть в лесу – соль, шерстяную одежду, топор или новый нож, – приходилось красть.

Худшее время наступило, когда родился Джек...

«Ну а что же француз?» – недоумевал Том. Действительно он был отцом Джека? Если да, то когда он умер? И как? Но по лицу Эллен было видно, что она не расположена говорить на эту тему. И уговорить ее не удастся. Так что свои вопросы Том оставил при себе.

К тому времени отец уже умер, его шайка разбежалась кто куда, и на всем белом свете у нее не осталось ни родственников, ни друзей. Когда подошло время рожать, Эллен развела у входа в пещеру большой, на всю ночь, костер; под рукой были вода и кое-что поесть, а чтобы защититься от волков и диких собак, она приготовила лук, стрелы и ножи и даже разложила украденную у епископа плотную красную мантию, в которую собиралась завернуть младенца. Единственное, что ее страшило, это муки, связанные с рождением ребенка; мысли о возможной смерти постоянно тревожили ее. Но, как бы там ни было, она выжила, и малыш родился здоровым и крепким.