Лози не сводила с меня глаз, пока я рассказывал, и, похоже, восприняла всю историю как вызов достоинствам смертных женщин. Как только рассказ был окончен, она присвоила меня и увела в свою комнатушку под самой крышей трактира.

В ту ночь я почти не спал, и Лози была куда ближе Фелуриан к тому, чтобы меня погубить. Она оказалась восхитительной любовницей, ничем не хуже самой Фелуриан.

Но как же это может быть? — спросите вы. Как может хоть кто-то из смертных женщин сравниться с самой Фелуриан?

Вам будет проще понять, если объяснить это в музыкальных терминах. Иногда человек наслаждается симфонией. А иной раз ему больше по вкусу простецкая джига. В любви то же самое. Для мягких подушек на сумеречной прогалине больше подходит одна любовь. А для простыней на узкой трактирной кровати — другая. Каждая женщина как инструмент, она только и ждет, чтобы ее изучили, полюбили, настроили и сыграли на ней как следует, чтобы получилась ее собственная подлинная музыка.

Кто-нибудь, может, обидится на такое сравнение, если не понимает, как артист относится к музыке. Такой человек может подумать, будто я принижаю женщин. Он сочтет меня грубым, бессердечным, неотесанным.

Но такие люди не понимают ни любви, ни музыки, ни меня.

Мы задержались на несколько дней в «Пенни и гроше», пока нам были там рады. Жили и столовались мы бесплатно. Чем меньше разбойников, тем безопасней дороги и тем больше постояльцев, к тому же Пенни понимала, что наше присутствие привлечет в трактир куда больше народу, чем скрипач, которого можно послушать в любой вечер.

Мы от души воспользовались ее гостеприимством, наслаждаясь горячей едой и мягкими постелями. Всем нам требовалось время, чтобы прийти в себя. У Геспе еще не зажила простреленная нога, у Дедана — сломанная рука. Мои собственные мелкие ссадины, оставшиеся после битвы с разбойниками, давным-давно зажили, но я разжился новыми, в основном сильно исцарапанной спиной.

Я учил Темпи основам игры на лютне, а он снова принялся учить меня сражаться. Обучение состояло из коротких, немногословных обсуждений летани и долгих напряженных занятий кетаном.

Кроме того, я сложил наконец песню о своей встрече с Фелуриан. Поначалу я называл ее «Сочиненное в сумерках» — не самое удачное название, сами понимаете. По счастью, оно не прижилось, и в наше время большинство людей знают ее под названием «Недопетая песня».

Не лучшая моя работа, зато легко запоминающаяся. Посетителям трактира она, похоже, пришлась по душе, а когда я услышал, как Лози насвистывает ее, разнося напитки, я понял, что она распространится стремительно, как пожар в угольном пласте.

Поскольку народ требовал все новых историй, я поделился еще несколькими интересными событиями из своей жизни. Я рассказал, как мне удалось добиться, чтобы меня приняли в Университет, хотя мне едва исполнилось пятнадцать. И как меня всего три дня спустя приняли в арканум. И как я призвал имя ветра, разгневавшись на Амброза, который сломал мне лютню.

К несчастью, на третий вечер подлинные истории у меня кончились. А поскольку публика требовала продолжения, я просто позаимствовал историю про Иллиена и вставил вместо его имени свое, заодно позаимствовав еще несколько эпизодов из Таборлина.

Гордиться тут нечем. В свое оправдание могу только сказать, что я был изрядно выпивши. К тому же в публике было немало хорошеньких женщин. В глазах восторженной девушки есть нечто завораживающее. На какие только безумства они не толкают глупого юнца — ну, и я не был исключением из правила.

Тем временем Дедан с Геспе обитали в своем маленьком отдельном мирке, какой поначалу всегда создают для себя влюбленные. До чего же приятно было на них смотреть! Дедан сделался мягче и спокойнее. Лицо Геспе утратило большую часть привычной жесткости. Они много времени проводили у себя в комнате. Отсыпались, не иначе.

Мартен отчаянно флиртовал с Пенни, купался в выпивке и вообще веселился за троих.

Через три дня мы ушли из «Пенни и гроша», не дожидаясь, пока наше присутствие надоест. Лично я был только рад уйти. Тренировки с Темпи, с одной стороны, и внимание Лози — с другой едва не уморили меня.

Обратно в Северен мы возвращались не торопясь. Отчасти из-за раненой ноги Геспе, отчасти же из-за того, что мы понимали, что подходит время расставания. А мы, несмотря на все наши разногласия, изрядно сдружились, и расставаться в таких случаях всегда нелегко.

Вести о наших приключениях обгоняли нас в пути. Так что, когда мы останавливались на ночлег, для нас всегда были готовы и ужин, и постели, хотя и не задаром.

На третий день после ухода из «Пенни и гроша» мы повстречались с небольшой труппой бродячих актеров. То не были эдема руэ, и выглядели они довольно жалко. Их было всего четверо: мужчина постарше, двое парней немного за двадцать и мальчишка лет восьми-девяти. Они как раз собирали свою скрипучую тележку, когда мы остановились рядом, чтобы дать ноге Геспе передохнуть.

— Привет, актеры! — окликнул я.

Они нервно оглянулись, увидели у меня за плечом лютню и успокоились.

— Привет и тебе, бард!

Я рассмеялся и пожал им руки.

— Да какой я бард, так, певец!

— Ну, все равно привет, — улыбнулся старший. — Куда путь держите?

— С севера на юг. А вы куда?

Они еще больше успокоились, поняв, что мне с ними не по пути.

— С востока на запад.

— И как у вас дела?

Он пожал плечами.

— Ни шатко ни валко. Но, говорят, в двух днях пути отсюда живет некая госпожа Чокер. И рассказывают, что никто из тех, кто умеет хоть чуть-чуть пиликать на скрипке или показывать представления, не уходит от нее с пустыми руками. Так что и мы надеемся заработать пару пенни.

— С медведем-то лучше было, — заметил один из парней помоложе. — За то, чтобы посмотреть медвежью травлю, люди платили щедро.

— Он у нас заболел от собачьих укусов, — пояснил второй. — Заболел и помер с год тому назад.

— Жалко, — сказал я. — Медведя добыть не так-то просто.

Они молча кивнули.

— А у меня для вас есть новая песня. Что вы мне за нее дадите?

Актер посмотрел на меня с опаской.

— Ну, если она для тебя новая, это не значит, что она новая для нас, — заметил он. — К тому же «новая песня» не обязательно значит «хорошая», если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Что ж, суди сам, — сказал я и достал из футляра лютню. Я нарочно написал песню так, чтобы ее было легко запомнить и нетрудно спеть, и все равно мне пришлось повторить ее дважды, прежде чем он перенял все от первого до последнего слова. Я же говорю, это были не эдема руэ.

— Да, песня неплоха, — нехотя признал он. — Про Фелуриан все любят послушать. Однако ума не приложу, чем бы мы могли с тобой расплатиться.

— А я сочинил новый куплет к «Лудильщику да дубильщику»! — звонко заявил мальчишка.

Остальные зашикали на него, но я улыбнулся.

— Что ж, давай послушаем!

Мальчишка напыжился и запел тонким голоском:

Я расхохотался.

— Славно, славно! — похвалил я его. — А как тебе такой вариант?

Мальчишка поразмыслил.

— Мне мое больше нравится, — сказал он после недолгих раздумий.