Шехин сурово взглянула на Карсерет.

— Но я не из тех, кто скажет так. Я думаю, что мир станет лучше, если в нем будет больше тех, кому знакома летани. Летани дает силу, но дает и мудрость правильно распоряжаться силой.

Повисла долгая пауза. У меня скрутило живот, но я старался сохранять спокойный вид.

— Я думаю, — сказала наконец Шехин, — что, возможно, Темпи не сделал ошибки.

Казалось бы, это еще не была прямая поддержка, но по тому, как внезапно напряглась спина Карсерет, и по тому, как Темпи выдохнул воздух — медленно, с облегчением, — я предположил, что это тот самый ответ, на который мы надеялись.

— Я отдам его Вашет, — сказала Шехин.

Темпи замер. Карсерет сделала жест «одобрение», широкий, как ухмылка безумца.

Темпи спросил напряженным тоном:

— Ты отдашь его Кувалде?

Его рука замелькала. Почтение. Отрицание. Почтение.

Шехин поднялась на ноги, дав знак, что разговору конец.

— Кто может быть лучше? Кувалда покажет, действительно ли он — железо, достойное ковки.

С этими словами Шехин отвела Темпи в сторону и перебросилась с ним несколькими словами. Ее руки слегка касались его рук. Говорила она слишком тихо даже для моих чутких ушей опытного шпиона.

Я вежливо стоял рядом со своим стулом. Темпи, похоже, вполне утратил боевое настроение, и в его жестах то и дело повторялись согласие и почтение.

Карсерет тоже держалась в стороне от них и пялилась на меня. Лицо у нее было каменное, но глаза злые. Она сделала несколько жестов, так, чтобы те двое не видели. Единственный, который я понял, было отвращение, но насчет значения прочих я более или менее догадался.

В ответ я сделал другой жест, совсем не адемский. По тому, как сузились у нее глаза, я заподозрил, что она меня тоже поняла.

Трижды раздался пронзительный звон колокола. Мгновением позже Темпи поцеловал Шехин руки, поцеловал ее в лоб и в губы. Потом повернулся и сделал мне знак следовать за собой.

Мы вместе вышли в просторный зал с низким потолком, где было полно народу и пахло едой. Это была столовая. Там стояли длинные столы и темные деревянные скамьи, гладкие от старости.

Я следовал за Темпи, накладывая себе еду на большую деревянную тарелку. Только теперь я осознал, что жутко проголодался.

Невзирая на мои ожидания, эта столовая оказалась совсем не похожа на университетскую. Во-первых, тут было куда тише, во-вторых, кормили куда лучше. Тут давали свежее молоко и нежирное нежное мясо — судя по всему, козье. Еще подавали твердый острый сыр, мягкий сливочный творог и два вида хлеба, теплого, только из печи. И еще яблоки и клубнику. На всех столах свободно стояли солонки, и всякий мог брать соли, сколько пожелает.

Непривычно было находиться в зале, полном разговаривающих адемов. Говорили они так тихо, что я не различал слов, только руки мелькали. Я понимал самое большее один жест из десяти, и все же странно было видеть все эти мелькающие вокруг эмоции: усмешка, гнев, смущение, отрицание, отвращение. Я гадал, что из этого относится ко мне, пришлому варвару.

Женщин было куда больше, чем я ожидал, и довольно много детей. Там было несколько человек в знакомой кроваво-красной одежде наемника, но куда больше одевались в простую серую холстину, которую я видел, гуляя с Шехин. В толпе мелькнула белая рубаха, и я с удивлением обнаружил, что это сама Шехин ужинает локоть к локтю со всеми остальными.

Открыто на меня никто не смотрел, и все же на меня поглядывали. Больше всего всех занимали мои волосы, оно и понятно. В зале было полсотни белобрысых голов, несколько голов потемнее и несколько совсем белых или седых от старости. Я среди них как одинокая пылающая свеча.

Я пытался втянуть Темпи в разговор, но он разговаривать не желал и полностью сосредоточился на еде. На тарелку он себе положил куда меньше, чем я, и съел только часть того, что взял.

Поскольку я не отвлекался на разговоры, я быстро управился с ужином. Когда моя тарелка опустела, Темпи бросил делать вид, что ест, и повел меня прочь. Выходя из столовой, я чувствовал, что десятки глаз уперлись мне в спину.

Он провел меня несколькими коридорами, и наконец мы остановились перед одной дверью. Темпи отворил ее, там обнаружилась маленькая комнатка с окном и кроватью. В комнатке были моя лютня и дорожная сумка. Меча не было.

— У тебя будет другой наставник, — сказал Темпи. — Старайся как можно лучше. Веди себя культурно. От твоего наставника много зависит.

Сожаление.

— Меня ты больше не увидишь.

Он явно был в тревоге, но я не мог придумать, что бы такое сказать, чтобы его успокоить. Вместо этого я просто обнял его в утешение, и он, похоже, остался этим доволен. Потом он повернулся и вышел, не сказав более ни слова.

Оставшись один, я разделся и лег. Тут уместно было бы сказать, что я долго ворочался в постели, тревожась о том, что мне предстоит. Но, по правде говоря, я сильно устал и спал, как счастливый младенец на материнской груди.

Я сидел в крошечном парке: всего две гладкие каменные скамьи, несколько деревьев и тропинка в высокой траве. Пересечь его можно было за минуту. Утесы с двух сторон загораживали его от ветра. Не то чтобы полностью. В Хаэрте, по-моему, не было ни единого места, где можно было бы полностью укрыться от ветра.

Первое, на что я обратил внимание, увидев Вашет, это то, что она не носила меч на поясе. Она носила его за спиной, как я свою лютню. Ходила она с ненавязчивой, но солидной уверенностью, как будто знала, что ей полагается шествовать, но ей было лень.

Она отличалась все тем же худощавым телосложением, которое я привык считать общим признаком адемов наряду с бледной, сливочной кожей и светлыми глазами. Волосы у нее были чуть светлее, чем у Темпи, и носила она их собранными в хвост. Когда она подошла ближе, я увидел, что нос у нее сломан, и, хотя он не был кривым, легкая неровность все же смотрелась странно на этом лице, в остальном вполне правильном.

Вашет улыбнулась мне широкой улыбкой, показав белые зубы.

— Ну что, — сказала она на безупречном атуранском, — теперь ты мой!

— Ты говоришь по-атурански? — тупо удивился я.

— Да мы почти все на нем говорим, — сказала она. Вокруг рта и в уголках ее глаз виднелись тонкие морщинки, так что я прикинул, что она, видимо, лет на десять меня постарше. — Трудно пробиться там, где ты не знаешь языка. Дела вести невозможно.

Я наконец спохватился. Учтивость. Почтение.

— Я правильно понимаю, что ты — Вашет?

Ее губы снова растянулись в улыбке. Вашет размашисто повторила мой жест, так преувеличенно, что я поневоле почувствовал насмешку.

— Да. Я буду твоим наставником.

— А как же Шехин? Я думал, что наставник тут она.

Вашет приподняла одну бровь — экстравагантное выражение лица, на адемском лице оно выглядело просто пугающе.

— В целом это так и есть. Но с практической точки зрения Шехин — слишком важная персона, чтобы тратить время на таких, как ты.

Я сделал жест «вежливо».

— Мне и с Темпи было неплохо, — сказал я.

— Ну, если бы наша цель была в том, чтобы тебе было неплохо, тогда конечно, — сказала она. — Однако Темпи — скорее парусник, чем наставник.

Я слегка разозлился.

— Он мой друг, знаешь ли!

Глаза у нее сузились.

— Ну, раз ты его друг, ты, должно быть, не замечаешь его недостатков. Он опытный боец, но и только. Он еле говорит на вашем языке, мало знает о реальном мире и, откровенно говоря, не особенно умен.

— Извини, — сказал я. Сожаление. — Я не хотел тебя задеть.

— Не демонстрируй мне смирение, если не испытываешь его, — сказала она, по-прежнему сердито щурясь. — Даже когда ты надеваешь маску на лицо, глаза твои все равно остаются прозрачными окнами.

— Извини, — сказал я, уже искренне. Извинение. — Я надеялся произвести хорошее первое впечатление.