Мой кучер в третий раз позвонил в колокольчик. Вне всяких сомнений, замок был погружен в траур. На приземистых башнях рядом с герцогским вымпелом развевались черные стяги. Строгий фасад надвратной башни, лишь у самой вершины прорезанный высокими, узкими застекленными окнами, был убран миртовыми ветками, увитыми и перевязанными лентами из крепа. Однако, несмотря на подобные следы чьей-то деятельности, можно было подумать, что вместе с герцогом вымерла и вся замковая челядь.

Наконец, спустя почти четверть часа после того, как мы въехали через неохраняемые ворота, одна из массивных створок медленно отворилась. Раскрасневшаяся служанка с кувшином для воды на плече отчаянно замахала нам свободной рукой и исчезла в доме, оставив дверь приоткрытой.

Ренальд торопливо вернулся через двор к экипажу, почесывая в затылке.

— Девушка говорит, вам следует подняться прямо в покои хозяйки. Она даже не спросила, кто мы такие.

— Откуда они могли узнать, что я приеду сегодня? Не дожидаясь, пока Ренальд подаст руку, я вышла из кареты и указала ему на кухонную пристройку, где он мог отдохнуть и, возможно, разжиться толикой слухов. Сама же я взбежала по широким ступеням. Прошло тринадцать лет с тех пор, как меня изгнали из этого дома…

Леденящий душу вопль, донесшийся с верхнего этажа, прервал мои воспоминания, а заодно и размышления о том, почему в воротах богатого дома, чей хозяин недавно скончался, отсутствует надлежащая стража. Я торопливо направилась по мозаичным полам надвратной башни, затем вверх по главной лестнице и, наконец, через анфиладу двустворчатых дверей, которая вела к роскошной опочивальне, откуда и раздавался звук.

Эта комната была просторнее, чем большинство сумрачных помещений старой крепости. Когда-то она принадлежала моей матери. Теперь ее было не узнать. Изящную мебель в валлеорском стиле сменили неуклюжие массивные столы темного дерева, вычурные позолоченные стулья и тяжеловесные резные скамьи, «для удобства» снабженные тощими бархатными подушками. На возвышении стояла кровать, столбики которой едва не достигали оштукатуренного потолка. Тяжелые красные гардины скрывали окна, не пропуская ни солнечный свет, ни мягкую свежесть осеннего утра, а в камине ревело пламя. Все это делало комнату душной, темной и одуряюще жаркой.

В помещении царил сумбур. Седовласая женщина, облаченная в черный атлас, нависала над постелью, раздавая бесполезные указания целому воинству горничных в черных платьях и белых чепцах. Девицы метались взад и вперед с тазами, полотенцами, подушками и нюхательными солями, пока крики из-за шитых золотом занавесей балдахина не утихли до жалобного хныканья, прерываемого громкими всхлипами. Женщина с тревогой взглянула на меня:

— Ну и где же доктор?

— Понятия не имею ни о каком докторе. Я приехала с визитом к герцогине и юному герцогу. Что здесь происходит?

С постели снова раздался скорбный вопль.

— Как, разве с вами нет доктора?

Старуха произнесла это так, словно была уверена, что я ошибаюсь, или же вменяла мне в вину несоответствие ее ожиданиям.

— Нет, но, может быть, я могла бы вам чем-нибудь помочь?

— Рен Вэсли приехал, тетушка? — спросил голос с кровати. — Клянусь, я уже не в силах дышать!

Мне пришло в голову, что если дело в дыхании, то разумное применение дымовой заслонки и короткая схватка с железными ставнями могут существенно улучшить состояние больной.

— Эта чужачка, моя милая, пробралась сюда без дозволения, словно воровка. Она утверждает, что пришла увидеться с тобой и юным герцогом. Но доктора с ней нет.

Женщина в черном погрозила мне костлявым пальцем:

— Вам здесь нечего делать, сударыня. Подите вон, или я позову стражу!

— Я умру раньше, чем он приедет, тетушка! Угасну в окружении лишь тебя, слуг и этой воровки! Скончаюсь в этом убогом доме, и что же тогда станется с Гериком?

Старуха просунула голову меж занавесей кровати:

— Сейчас, сейчас, дитя мое. Вполне вероятно, что ты умрешь, но я все время буду рядом с тобой.

— Да где же этот проклятый доктор! И где эта окаянная Делси, которая должна была принести мне бренди!

Я прошла сквозь стайку трепещущих служанок, приблизилась к краю кровати и заглянула поверх плеча старухи. Она промокала полотенцем лоб круглолицей молодой женщины. Пышный белый пеньюар придавал той сходство с гигантской курицей, восседающей в гнезде из таких огромных подушек, что, должно быть, целый выводок гусей пожертвовал ради них своим оперением. Длинные светлые волосы были собраны на макушке, непослушные локоны раскинулись вокруг ее розовых, исчерченных слезами щек. Ничто из увиденного мною не вязалось с предсказаниями скорого конца, хотя тонкое красное покрывало и не могло скрыть, что жена моего брата ждала ребенка. Сомневаюсь, что Томас успел об этом узнать. Я раздвинула занавеси чуть шире.

— Прости за неожиданное вторжение, Филомена. Услышав твой зов, я сразу поднялась наверх. Могу ли я чем-нибудь помочь?

— Луна Джеррата!

Молодая женщина отложила носовой платок и уставилась на меня огромными зелеными глазами, от удивления забыв обо всех своих страданиях. Мы с братом были очень похожи. Да и она видела меня довольно часто.

Наша долгая размолвка с братом не позволяла мне познакомиться с его женой. Однако в течение десяти лет моего изгнания после казни мужа, когда я была вынуждена ежегодно являться перед королем и его свитой, чтобы получить новое дозволение, продлевавшее мне жизнь, мы регулярно виделись с Филоменой. Каждый раз во время этого ритуального унижения моя хихикающая невестка пользовалась открытым допросом, чтобы задавать самые грубые и личные вопросы.

Напомнив себе, что я прибыла в Комигор ради племянника, а не Филомены, я произнесла:

— Я дала слово. Я обещала Томасу приехать. Ты больна?

— Кто эта женщина, дитя мое? — нахмурившись, встряла старуха в черном. — Что за дерзкая особа беспокоит бедную вдову, столь близкую к смерти?

— Для начала, я не воровка и уж совершенно точно не чужая этому дому, — ответила я.

И уж какой-какой, а умирающей больная не выглядела. Впрочем, я не стала говорить это вслух, чтобы не раздражать лишний раз обеих дам.

Филомена оттопырила розовую губку. Слезы лились по ее щекам, хотя и оставалось загадкой, какие же чувства были тому причиной.

— Томас обещал, что не проиграет ни одного поединка и не бросит меня одну в этом отвратительном месте. Плохо, конечно, что его никогда не бывало рядом, но, по крайней мере, он забрал бы меня на зиму в Монтевиаль. А сейчас мне так плохо, и к тому же я могу умереть! Когда все закончится, уже почти настанет весна, я стану толстой и страшной, и двор меня позабудет. Будь он проклят, этот Томас!