— Нет, Наставник. Я пережил каждый миг тех лет — во второй раз. Я знаю Дассина лучше, чем кого-либо другого, и он ненавидел вас едва ли вполовину так, как я.

— И все же ненависть совершенно чужда вашей нынешней натуре. Как же вам удалось свыкнуться с ней?

Я задумался, но не нашел ответа на его вопрос.

— Как я и думал. Трудную долю оставил вам Дассин. — Он быстро постукивал кончиками пальцев друг о друга. — Ну, посмотрите на это иначе: вы были ребенком и не понимали, да и по сей день не понимаете, множества вещей. Если вы хотите пережить грядущие события, вам стоит отбросить детские предубеждения. Вы должны принять мысль о том, что все — все, во что вы верите, — не бесспорно.

— И каковы эти грядущие события?

— Для начала я дам вам поесть и слегка освежиться. — Он кивнул в сторону похожего на простой ящик стола, на котором стоял поднос с едой, питьем, стопкой полотенец и зеленым фарфоровым тазиком, от которого поднимался пар. — А затем я восстановлю остаток вашей потерянной памяти. К несчастью, события не оставляют нам столько времени, сколько было у Дассина. Нам придется действовать более жестко — и вовсе не потому, что мне это доставит удовольствие.

— А если я откажусь?

Он нагнулся вперед, щеки вспыхнули еле заметно, зато узкие глаза сияли.

— Я видел, как вы боролись, когда мы толкали вас к самым пределам вашего знания. Как бы вы ни презирали меня, я не верю, что вы откажетесь, даже если будете знать, что умрете в следующий же миг.

Он был почти прав.

— Я готов сделать все, что угодно, чтобы вернуть утраченное, но не приму его из рук убийцы Дассина.

Экзегет презрительно улыбнулся и откинулся на спинку маленького жесткого кресла.

— Неужели вы так ничего не разгадали в этой тайне? Я не стану подчеркивать вам докучливые несоответствия в вашей гипотезе о смерти Дассина. Но прежде чем я оставлю вас наедине с едой, я хочу, чтоб вы подумали о следующем: Дассин послал вас ко мне. Не к Мадьялар, не к кому-то другому из Наставников. Вы знаете, Дассин подбирал слова очень тщательно: «Отдай себя Наставникам для испытания, беззащитным». Если бы ваше ребяческое возмущение не затмило способность рассуждать здраво, единственно возможный путь напрашивался бы сам собой — подчиниться главе совета, то есть мне.

Я выкинул из головы его разглагольствования, едва он вышел из комнаты. Но как только я сполна насладился прелестями горячей воды и целого кургана хлеба, сыра и холодного мяса, я не мог не вернуться к самому нелогичному обстоятельству гибели Дассина: Барейль и понятия не имел ни о каком похищенном ребенке. Зачем Экзегету, намеревавшемуся убить Дассина, давать своему сопернику сведения подобной значимости? Даже убежденный в своем превосходстве, Экзегет не опустился бы до того, чтобы дразнить свою жертву.

И, конечно же, его доводы вторили моим собственным нелегким мыслям о том, что я воспринял указания Дассина в соответствии с собственными желаниями… потому что боялся…

Экзегет возвратился часом позже, ухмыльнувшись при виде груды битой посуды в углу комнаты.

— Так да или нет? Помните, речь идет о вашем здравом уме, не моем.

Я не мог выдавить ни слова.

— Ох-ох, — вздохнул он. — Когда мы закончим, я лично вложу нож вам в руку и подставлю свое горло. Это удовлетворит ваши кровожадные наклонности? Будем мы над этим работать или нет?

Я отрывисто кивнул. Судя по всему, он понял меня.

— Вам это понадобится. — Он кинул мне в руки белую хламиду, казалось, полностью восстановив прежнее спокойствие. — Когда будете готовы, приходите в лекторий. Уверен, вы помните дорогу.

Экзегет, мой презренный враг…

Да, я помнил дорогу в холодный и пустынный рабочий кабинет, где он так жестоко пытался втиснуть в мою девятилетнюю голову основы колдовского искусства. Бормоча проклятия, я разделся, натянул мягкую шерстяную хламиду и босиком спустился по лестнице.

Когда я вошел в комнату с низким потолком, круг из свечей был уже зажжен. Колонны и стены из темного камня, без каких бы то ни было украшений, казалось, впитывали их сияние.

— Откуда вам это все известно? — спросил я, махнув рукой в сторону круга.

Дассин утверждал, что его работа со мной беспрецедентна, неизвестна никому из дар'нети, и я должен следовать его указаниям, если хочу обрести целостность. В лектории Экзегета, вырубленном глубоко в скале, под самым Авонаром, было прохладно, но по моей спине до копчика скатилась струйка пота.

— Не время для расспросов. Займите свое место. — Он протянул руку, чтобы забрать мою одежду.

Испытывая неловкость, чего никогда не случалось при Дассине, я снял хламиду и уселся обнаженным на голый камень в центре круга.

«Дурак, вот же дурак», — вопила недоверчивая часть меня.

Экзегет швырнул мою одежду на пол позади себя с фырканьем, относившимся то ли к моей стеснительности, то ли к страху, не знаю. Но когда пламя свечей стало расти, проникая в мою голову, легкие, каждую пору кожи, он мягко произнес у меня в голове:

Не бойся, я не позволю тебе утонуть.

Итак, я вернулся к своей жизни, к тому мигу, на котором она была прервана пять дней — или же пятнадцать лет — назад, и этой самой ночью, в кабинете, где Экзегет так часто бранил меня за слабость, тупость или за то, что я недостоин собственного имени, я снова отправился в гостеприимное поместье Виндам и встретил мою драгоценную Сейри во всей свежести ее ясноглазой юности. Она парила на крыльях своего пробуждающегося ума, спорила, смеялась, училась, открывая моей душе дар'нети целую вселенную чудес. Мы прогуливались по саду ее двоюродного брата Мартина, играли в шахматы у него в гостиных, и, когда пламя виндамского камина обернулось сиянием свечей в круге, я крикнул:

— Нет! Позвольте мне вернуться! Любовью Вазрина Творящего заклинаю, позвольте мне вернуться!

— Сейчас. Выпейте, это вас подкрепит.

Кто-то влил мне в рот густую кисловатую жидкость, и не успело сияние перед моими глазами рассеяться настолько, чтобы я смог увидеть, чьи руки поддерживали чашу, как я опять уже смотрел в пляшущий огонь.

Каждый день дарил радость от дружбы с нею, и я не осмеливался мечтать о большем. Мы все знали, что она была предназначена Эварду, и готовы были поклясться, что вынудить ее согласиться на этот брак — все равно, что заточить в клетке молнию. Мартин предупреждал меня, что у любви, которую я так упорно и безрезультатно пытался скрыть, нет будущего, ведь он знал мою тайну и опасность, с ней связанную. Я был чародеем, обреченным вечно бежать, скрываться и почти неизбежно сгореть на костре.

Как долго длилось мое первое путешествие в комнате Экзегета? Еще три раза я возвращался в круг свечей, слепо глотал густое питье, как тонущий глотает воздух; еще три раза я возвращался в Лейран, в счастливейшие дни моей жизни.

— Достаточно, мастер. Вы убьете его. — Протестующий голос перекрыл гудение пламени, когда я вернулся в пятый раз.

— Мы все погибнем, а то и хуже, если не успеем закончить вовремя. Впрочем, полагаю, вы правы. На первый раз слишком далеко заходить не стоит. Но потом все равно легче не станет.

Руки — две пары рук — помогли мне подняться и накинули на меня белую хламиду. Я все еще не мог видеть из-за слепящего сияния, стоящего перед глазами, но, пока эти двое наполовину вели, наполовину несли меня в мою комнату, чувства прояснились, и я снова начал воспринимать мир вокруг себя. Оглушительный грохот в ушах производила ветка, стучавшая в окно на ветру; кричащие, режущие глаза краски оказались всего лишь приглушенно-серым убранством помещений в жилище Экзегета; а жестокие когти, которые непременно должны были оставить на моей коже кровавые отметины, — двумя парами рук, бережно укладывающими меня в постель.

— А теперь спать, — раздался невыносимо скрежещущий голос, и адская какофония моих издерганных чувств утихла под мягким прикосновением руки.

Не прошло и двух часов, как они подняли меня, чтобы начать все сначала.

Режим, разработанный Дассином, не мог сравниться с тем, что делал Экзегет. Я не знал, день сейчас или ночь, какой час и даже время года. Ни утешений, ни споров, ни единого слова за все это время. Я ничего не ел, только хлебал какое-то отвратительное месиво, поддерживавшее во мне жизнь и окунавшее во тьму, когда они вытаскивали меня из кольца огня, ослепшего, оглохшего и оцепеневшего. Я жил только в прошлом Кейрона и, конечно, вскоре понял, что за ужас ждал меня за чертой неизвестного.