Рейвен пожал плечами.

— Решено: сегодня я обязательно поговорю с рыцарем, и если в моих силах ему помочь, то помогу. А тебе за эти два дня надо успеть как следует подготовиться к походу. Наконечниками для стрел ты запасся, теперь ты должен сделать сами стрелы. Тебе понадобятся три ножа: для еды, охотничий и боевой. Удар Молота сделает их тебе, но ты должен находиться рядом, чтобы помогать ему, а заодно присматривать за ним. Наш кузнец ленив; если за ним не следить, он сделает короткие лезвия. И это еще не все. Ты должен сшить кожаную рубаху и кожаные штаны, чтобы было что надеть в дорогу.

— Да, дядя, я все это знаю, — быстро ответил Джессан и вскинул руку, словно защищаясь от лавины приказов.

— Это только на сегодня. Завтра у тебя будут новые дела, — крикнул Рейвен вслед племяннику, который уже шагал к кузнецу, насвистывая военный марш.

Рейвенстрайк вышел из хижины, собираясь пойти к рыцарю и узнать, сможет ли он чем-нибудь помочь умирающему. Умирающие вправе требовать подобной услуги от остающихся жить. Пусть у него совсем немного времени, он сделает все, что сможет, дабы облегчить этому старику последние часы жизни. Если понадобится выбрать молодого воина и отправить его в Новый Виннингэль с посланием, или понадобится доставить туда тело Густава, или если рыцарь попросит еще о чем-то, Рейвен постарается выполнить последнюю просьбу умирающего. Думая об этом, Рейвен шел к дому врачевания, когда услышал за спиной характерное шипение.

Не оборачиваясь, он продолжал идти. Рейвен прекрасно знал, кто это шипит. Знал он и то, что шипение адресовано ему. Но решил не отвечать. Его сестра могла бы поговорить с ним на человеческом языке. На змеином он говорить с ней не будет.

— Рейвен! — резко окликнула его Ранесса.

Он не оборачивался. Тогда Ранесса крикнула во всю мощь легких:

— Рейвен!

Вздохнув, Рейвен остановился и обернулся. Ранесса стояла в тени своей хижины и, скрючив пальцы наподобие птичьей лапы, властно манила его рукой. Поверх мешковатой кожаной одежды она накинула старое одеяло. Ее совершенно не волновало ни собственное грязное тело, ни чумазое лицо.

Да и с какой стати ей прихорашиваться? — подумал Рейвен, неохотно подходя к жилищу сестры. Замуж ей не выйти. Такую никто не возьмет в жены.

Утренний воздух струил приятную прохладу. Ранесса дрожала от холода, тогда как обнаженному по пояс Рейвену было вполне тепло. Ранесса постоянно мерзла и даже летом топила очаг, чтобы согреться.

— Что скажешь, сестрица? — спросил Рейвен, стараясь быть терпеливым.

Ранесса хмуро поглядела на него. Ее большие карие глаза щурились от яркого солнца.

— Что Джессан сделал с тем злом, которое он принес в селение?

— Какое же это зло, Ранесса? — возразил брат. — Трофейные доспехи и только.

Она приблизилась к нему вплотную, и ее рука уперлась Рейвену в грудь.

— Джессан принес нам зло, — тихим и глухим голосом повторила она. — Он отдал это тебе. Теперь за него отвечаешь ты. Вы оба. Зло отравляет все вокруг. Если его не убрать, всем нам грозит смерть.

Ранесса придвинулась еще ближе, широко распахнув глаза. В их странных коричнево-красных глубинах Рейвен видел свое отражение. И как в ее глазах отражалось его лицо, так в ее мозгу отражались его собственные мысли. Рейвен испытывал схожий страх по поводу доспехов, только не мог выразить его. Это его обеспокоило. Он не собирался делиться своими опасениями с безумной женщиной. Он попытался отступить, однако Ранесса упорно толкала его к стене своего жилища. Теперь он не мог уйти, не отпихнув ее с дороги, а Рейвену было неприятно к ней прикасаться.

— Куда ты дел доспехи? — спросила Ранесса, и ее голос вдруг стал мягким и завораживающим.

— Спрятал в надежном месте, — только и ответил Рейвен.

— Отрава, — произнесла Ранесса, глядя на брата сквозь гриву густых нечесаных черных волос. — Эта отрава принесет смерть и несчастье нашему селению. И ты будешь виноват. Вы оба с Джессаном будете виноваты, если не избавитесь от доспехов.

С этими словами дрожащая от холода Ранесса (хотя солнце уже начинало припекать) резко повернулась и скрылась внутри своего дымного и темного жилища.

Рейвен немного постоял, ожидая, пока у него перестанет бешено колотиться сердце и он совладает с дыханием. Что же делать? Он пытался убедить себя, что слова Ранессы — не более чем безумный бред. Но если так, тогда и в нем разрастается схожее безумие, ибо сердцем он чувствовал правоту ее слов.

Его особенно встревожило произнесенное Ранессой слово «отрава». Джессан спрятал доспехи там, где жители селения хранили запас провизии на случай неурожая и стихийных бедствий.

Продолжая думать о предостережении Ранессы, Рейвен пошел к дому врачевания, чтобы поговорить с рыцарем. Однако, подойдя к месту, где дорога, ведущая к этому дому, сходилась с дорогой, ведущей к пещере, Рейвен краешком глаза заметил чью-то мелькнувшую тень. Обернувшись, он, к своему неудовольствию, увидел дворфа. Вольфрам появился с другой стороны жилища Ранессы.

Дворф шел, прихрамывая и засунув руки в карманы. Поравнявшись с Рейвеном, он дружески ему кивнул. Рейвен сердито поглядел на него. Уж не подслушивал ли он их разговор с Ранессой? Потом он успокоился: даже если дворф и слышал что-то, он все равно не знает тирнивского языка.

В одном Ранесса права, подумал Рейвен, отирая со лба пот. Эти доспехи не принесут мне ничего, кроме несчастья. Чем скорее я от них избавлюсь, тем лучше. Джессан настолько поглощен сборами, что даже и не вспомнит о них.

Рейвен поменял направление и пошел по дороге, которая вела к пещере. Погруженный в свои мысли, он не заметил, что Вольфрам тоже поменял направление. Оглянись Рейвен назад, он бы с удивлением заметил, что у него было две тени. Одна — его собственная, длинная тень высокого человека. Вторая — коротенькая и коренастая, которая двигалась почти столь же бесшумно, как и первая.

После всех приключений, волнений и празднества Башэ проспал все утро. Солнце уже успело подняться высоко в небо, когда он высунул голову из-под одеяла. Башэ лежал в Бабушкиной хижине. Он сладко потянулся, потом еще немного понежился, прислушиваясь к переругиванию птиц, занятых устройством гнезда.

Выйдя наружу, Башэ увидел, что к этому времени успело проснуться не более половины его соплеменников. Остальные еще спали: кто в своих убогих лачугах, более похожих на навесы, кто прямо на земле, накрывшись листьями, причем обнаружить спящего таким образом пеквея можно было, лишь случайно наступив на него. Если тревинис не вставал с рассветом, это означало только одно: минувшей ночью он умер. Среди пеквеев лишь немногие могли похвастаться, что видели восход солнца.

Пеквеи считали сон временем путешествия в иной мир, туда, где они могли совершать самые удивительные деяния. То был пугающий и одновременно прекрасный мир. Там они обладали бессмертием. Какие бы ужасы ни случались с пеквеями в мире снов, они всегда возвращались в обычный мир. Поэтому они не понимали, зачем рано просыпаться, насильственно возвращаясь из одного мира в другой, особенно если в мире снов они были заняты каким-нибудь важным или приятным делом.

Башэ поел ягод с хлебом — это были остатки вчерашнего пиршества, — потом решил сходить в дом врачевания, чтобы снести поесть Бабушке и посмотреть, в каком состоянии находится бедный Густав.

Башэ уже собирался пойти и набрать свежих ягод, когда увидел Палеа, возвращавшуюся из селения тревинисов. Палеа была годом или двумя старше Башэ и считалась его невестой. Правда, их тайные любовные отношения длились уже четыре года. Палеа родила ребенка, но нельзя было с уверенностью сказать, является ли Башэ его отцом. Пеквейских детей растили не только матери, но и вся община в целом.

— Ты была в селении тревинисов? — спросил Башэ. — Ты видела Бабушку?

Палеа покачала головой.

— Я отнесла ей поесть, но увидела, что вчерашняя корзина, которую ты мне давал, стоит снаружи и в ней еще достаточно еды. Поэтому я добавила туда свою еду и ушла. Я подумала: быть может, Бабушка находится в мире снов, и не захотела ей мешать.