— Хорошо то, что хорошо кончается, — весело сказал он.

Я вздрогнула и тихо спросила:

— Ты считаешь, что на этом все и закончилось?

— Как ты думаешь, кто послал его? — вместо ответа спросил Джейми. — Мать Хильдегард?

— Думаю, она. Когда мы с ней расшифровывали ту злополучную партитуру, она предупредила меня, что то, чем ты занимаешься, чревато серьезной опасностью. — Однако насколько велика эта опасность, я осознала по-настоящему только сейчас, после визита палача. До прихода месье форе я чувствовала себя нормально, не испытывая тошноты, но в эту минуту мои страдания возобновились. Я вспомнила фразу, сказанную недавно мне Джейми: «Если лорды-якобиты узнают, чем я занимаюсь, они назовут это предательством». А что они сделают, какие предпримут шаги, если действительно узнают?

В обществе Джейми был известен как откровенный сторонник якобитов, и как таковой он посещал принца Карла, развлекал графа Марешаля за обедом и бывал при дворе. И всегда и везде, состязаясь ли в шахматной игре, посещая ли таверны или дружеские вечеринки, он оставался противником Стюартов, хотя внешне ничем этого не выдавал. Кроме нас двоих, о нашей решимости помешать Стюарту поднять восстание знал только Муртаг, но даже он не знал почему — просто привык во всем доверять своему хозяину. Нам необходимо было вести себя именно таким образом, пока мы находились во Франции. Но доведись Джейми оказаться в Англии, такое его поведение будет квалифицировано как предательство.

Я это знала, конечно, но по своему неведению считала, что быть повешенным как преступник и казненным как предатель — одно и то же. Визит месье Форе позволил мне понять, по крайней мере, наивность моих суждений.

— Твое спокойствие мне кажется чертовски странным, — сказала я. Мое сердце продолжало тревожно биться в груди, ладони покрылись холодным потом. Я зажала их между коленями, чтобы хоть немного согреть.

Джейми слегка пожал плечами и ободряюще улыбнулся:

— Существует много неприятных способов умереть, Саксоночка. И если какой-нибудь из них выпадет на мою долю, он вряд ли придется мне по вкусу. Вопрос лишь в том, способен ли страх перед смертью заставить меня изменить свои взгляды? — Он сел на кровать рядом со мной и взял мою руку. Его ладони были теплыми, и уже одно то, что он находился рядом, вселяло в меня уверенность. — Я думал об этом, и немало. Еще тогда, на одре болезни в аббатстве. И позже, когда мы приехали в Париж и встретились с Карлом Стюартом. — Он покачал головой, склонившись над нашими сплетенными руками. — Да, я могу представить себя стоящим на эшафоте. Я видел виселицы в Уэнтуорте, — я ведь рассказывал тебе об этом?

— Нет, не рассказывал.

Он кивнул, глаза его потемнели, от печальных воспоминаний.

— Они привели нас всех, находившихся в камере смертников, во внутренний двор. Велели построиться в ряд, чтобы наблюдать за готовившейся казнью. В тот день они повесили шестерых человек. И это все были люди, которых я знал. Я смотрел, как один за другим, со связанными за спиной руками, они поднимаются по ступенькам к виселице. Ступенек было двенадцать. Когда им накидывали на шею петлю, они смотрели во двор, на нас. А я стоял и думал: как бы я повел себя, оказавшись на их месте? Стал бы я плакать и молиться, подобно Джону Саттеру, или смог бы стоять прямо, как Вилли Маклеод, и улыбаться товарищам, находившимся во дворе?

Вдруг он потряс головой, словно собака, отряхивающаяся от воды, и вновь улыбнулся мне:

— Короче говоря, месье Форе не поведал мне ничего такого, чего бы я не знал, о чем бы не думал много раз. Но уже слишком поздно, mo duinne. — Он накрыл своей ладонью мою руку. — Да, мне страшно. Если я не могу отречься от своих убеждений ради семейного счастья и благополучия, то тем более не поступлюсь ими из чувства страха. Ни за что, mo duinne. Уже слишком поздно.

Визит месье Форе был первым в ряду необычных происшествий.

— К вам какой-то итальянец, — доложил Магнус. — Но он не желает назвать свое имя. — Дворецкий явно с трудом сдерживал гнев. Я тотчас же догадалась, что если посетитель отказался назвать свое имя, то наверняка произнес немало резких слов в адрес дворецкого. Подобная манера поведения, да еще в сочетании со словом «итальянец», не оставляла сомнений в том, кто этот визитер, поэтому я не очень удивилась, когда, спустившись вниз, увидела Карла Стюарта, стоящего у окна.

Он резко повернулся при моем появлении и страшно удивился, обнаружив именно меня. Несколько секунд он стоял разинув рот, затем спохватился и отвесил мне короткий, быстрый поклон.

— Милорда Брох Туараха нет дома? — поинтересовался он, недовольно хмурясь.

— Совершенно верно, его нет. Не хотите ли выпить чего-нибудь, ваше высочество?

Он осмотрел богато обставленную гостиную с интересом, но отказался. Насколько мне было известно, прежде ему довелось побывать в этом доме лишь однажды, когда он вынужден был по крышам удирать из дома своей любовницы Луизы. И Джейми и Карл прекрасно отдавали себе отчет в неуместности приглашения младшего претендента на обеды в наш дом; коль скоро Людовик официально не признал Карла таковым, французская знать относилась к нему весьма пренебрежительно.

— Нет, благодарю вас, мадам Фрэзер. У меня много дел. Мой слуга ждет меня на улице. Да и живу я далеко. Я хотел только попросить моего друга Джейми об одной небольшой услуге.

— Я уверена, что мой муж был бы счастлив оказаться вам полезным, если это в его силах… — проникновенным тоном сказала я, судорожно соображая, в чем могла заключаться эта просьба. Скорее всего ему нужны были деньги. В последнее время, среди писем, которые Фергюсу удалось заполучить, было немало повторных напоминаний от портных, сапожников и прочих кредиторов.

Карл любезно улыбнулся:

— Не могу выразить, мадам, как высоко я ценю преданность вашего мужа. Возможность общения с ним скрашивает мое тоскливое одиночество.

— О, — только и могла произнести я.

— Моя просьба отнюдь не обременительна, — заверил он меня и продолжал: — Дело в том, что я вложил небольшой капитал в партию разлитого в бутылки портвейна.

— Вот как! — воскликнула я. — Это очень интересно. — Муртаг только сегодня утром уехал в Лиссабон с соком крапивы и корнем марены в сумке.

— Это не столь уж значительное предприятие. И я бы желал, чтобы мой друг Джеймс проследил за размещением груза, когда он прибудет. Вы же понимаете, — тут он расправил плечи и слегка вздернул нос, — не годится, чтобы человек в моем положении занимался торговлей.

— Понимаю, ваше высочество, — сказала я, закусив губу, чтобы не рассмеяться. Интересно, делился ли он своими мыслями на этот счет со своим деловым партнером Сент-Жерменом, который, вне всякого сомнения, считал молодого претендента на шотландский трон человеком менее достойным, нежели любой из французской знати, которая вся поголовно занималась торговлей. — Ваше высочество один занимается этим делом? — с невинным видом поинтересовалась я.

Он слегка помрачнел:

— Нет, у меня есть партнер, но он француз. А я хотел бы иметь доверенным лицом соотечественника. Кроме того, я слышал, что мой дорогой Джеймс к тому же самый предприимчивый и удачливый купец. Возможно, он сумеет приумножить, благодаря умению, сумму моего капиталовложения.

«Кто же мог ему сказать такое о Джейми?» — подумала я. Ведь по моим сведениям, в Париже не было другого торговца вином, к которому Сент-Жермен питал бы такую же неприязнь, как к Джейми. Тем не менее, если осуществится наш замысел, это не будет иметь никакого значения. А если нет, возможно, Сент-Жермен решит все наши проблемы, изгнав Карла Стюарта, как только обнаружит, что тот вверил доставку половины исключительного гостосского портвейна его самому ненавистному конкуренту.

— Я уверена, что мой муж сделает все, что в его силах, чтобы предприятие, в которое вы вложили капитал, было выгодно всем, — заявила я совершенно искренне.